Если только ты

Руки Себастьяна высоко подняты, его собственное «Бл****дь» лишь немного отстаёт от моего. Его звуки, в отличие от моего полного ярости крика, болезненные, измождённые, опустошённые. И всё же знание, что он здесь, что этот холодный отстранённый мужчина тоже что-то чувствует, признаёт это с уязвимой усталостью в голосе, помогает мне почувствовать себя намного менее одинокой, менее боящейся простонать очередное ругательство, когда я сгибаюсь в наклоне.

Юваль прибавил громкость музыки, её темп нарастает. Моё сердце гулко стучит в ушах. У меня такое чувство, будто десять лет боли собрались под моими рёбрами, и если я не выкричу их, то они раздавят меня.

— Дышите глубоко, — напоминают нам обоим.

Я слышу сильный вдох Себастьяна, его выдох со стоном, когда мы наполовину поднимаемся, наши лица снова близко, глаза встречаются.

Его взгляд изучает мой с такой интенсивностью, которая может оказаться заботой, исказившей его черты. Мне кажется, будто он видит всё, что я вот-вот выкрикну, когда я втягиваю воздух и выпрямляюсь, поднимая руки вверх.

Звук, которого я никогда прежде не издавала, надломленный животный вой вырывается у меня, когда моя грудь распрямляется. Давление в груди, ком в горле, всё это рассеивается, когда я ору, а грохочущая музыка эхом разносится по комнате и поглощает мои звуки.

Когда меня покидают последние струйки воздуха, я сиплю, втягивая вдох. Снова сипло вдыхаю.

Я кричу. Сильно.

Затем я валюсь на пол…

Ну, валилась. Но теперь я падаю в объятия. Худощавые потные руки обвились вокруг меня, прижимая к поджарой потной груди.

Боже, он приятно пахнет. Как вчера после душа, только сильнее. Как сосновая хвоя, покрытая прохладным чистым снегом, как поцелованные инеем листья шалфея, растёртые между пальцами. Я утыкаюсь носом в его шею, когда у меня вырывается очередное рыдание, и цепляюсь за его майку, сжимая влажную ткань в кулаках.

Музыка такая громкая, пульсирует в моём теле, и всё же я слышу лишь стук пульса Себастьяна на его шее у моего уха, и размеренное поднимание и опадание его груди, пока он прижимает меня к себе.

Я зажмуриваюсь, чувствуя так много, знакомый прилив интенсивных эмоций, поток мыслей. Но они не затапливают меня, не застревают в горле и не заполняют лёгкие будто цемент. Вместо этого каждый вдох даётся легче, каждое новое рыдание получается тише.

Я не знаю, как долго мы так стоим, но в какой-то момент по негласному согласию наши хватки разжимаются, и мы отстраняемся.

Я медленно поднимаю взгляд на Себастьяна и встречаюсь с его глазами. Я раскрасневшаяся и потная, и я не сомневаюсь, что моё лицо пошло пятнами от плача. Мне абсолютно пофиг. Он видел, как я рыдаю в голос. Он обнимал меня, пока я брала себя в руки. Моя покрасневшая от нагрузки кожа и заплаканное лицо — самые наименьшие из моих недостатков в данный момент.

— Серьёзно, Сигрид, — шепчет он с широко раскрытыми глазами. — Тебе не стоило так стараться, рекламируя агрессивную йогу.

Я моргаю, закусив губу.

Уголок его рта приподнимается в слабой, неуверенной улыбке.

— Я просто шучу, — говорит он, и его глаза обеспокоенно напрягаются. — Зигги, я не серьёзно, я просто пытался тебя…

У меня вырывается смех, резкий и гортанный. Я сгибаюсь пополам, одной ладонью хватаясь за его руку для опоры, и хохочу ещё сильнее, пока радостная легкость бурлит в моём теле.

— Ты такой засранец, — гогочу я, вытирая глаза.

— Ну, теперь ты сообразила, — бормочет Себастьян, беря меня за локоть и привлекая обратно в свои объятия. Он кладёт ладонь на мою потную шею сзади и нежно сжимает. — Я знаю, что плач — это хорошо, что тебе это было нужно. Я просто эгоистично… — он тяжело выдыхает. — Я просто больше не мог терпеть. Так что вместо этого я попытался — весьма неудачно, очевидно — тебя рассмешить.

У меня вырывается очередной взрыв хохота, когда я роняю голову на его плечо.

— Столько плача мне с лихвой хватит. Смех… смех ощущается приятно.

Какое-то время он ничего не говорит. Его ладонь всё ещё лежит на моей шее сзади, мягко массируя.

— Что ж… хорошо.

Я смотрю мимо него, положив руку на его плечо, и осознаю, что музыка приглушилась, и Юваля здесь уже нет.

— Куда он подевался? — спрашиваю я, отстраняясь и вытирая глаза основаниями ладоней.

Себастьян поначалу тихий, мягко царапает пальцами по моим волосам, убирает все заблудшие прядки, прильнувшие к моему мокрому от слёз и пота лицу.

— Я ему кивнул, и он вышел.

Я всматриваюсь в его лицо, ничего не понимая.

Он читает моё выражение, и эти холодные серебристые глаза превращаются в тёплую жидкую ртуть, яркую и живую.

— Некоторые вещи не предназначены для всеобщего созерцания, Сигрид. И это была одна из таких вещей, — он нежно сжимает мои плечи, затем делает шаг назад. — Пошли, давай отвезём тебя домой.

— Но наш выход в свет, быть увиденными…

— Нам не нужно выходить на люди, когда ты чувствуешь себя так.

Я качаю головой, вытирая нос.

— Себастьян, я в порядке. Я имею в виду… я могу это сделать. Даже хочу.

Он кажется скептичным, может, даже… обеспокоенным.

— Зигги.