Снаружи, и с точки зрения моей матери, Эдвард просто пытался воспитать меня культурным мужчиной, достойным его фамилии голубых кровей, в которую он меня так «милостиво» усыновил по просьбе моей матери. А изнутри это был ад. Пока он отчитывал меня, стыдил, словесно разрывал на куски, я научился уходить в то холодное, онемелое место и покидать себя. Эдвард знал, как именно причинить мне боль, чтобы мама не увидела. А мама никогда не спрашивала о том, как унылым я был перед и после этих уроков, потому что она этого не видела. Она видела лишь угрюмого, злого мальчишку с отцовскими проблемами, который отказывался налаживать связь с мужчиной, которого она выбрала на роль моего отсутствующего отца.
Я говорю себе, что всё было так, потому что мне приходится. Альтернатива — то, что она видела, как он причинял мне боль, и каким извращённым он был, и она всё равно ничего не сделала — это проблема такого уровня, что я уже не смогу заставить себя онеметь до бесчувствия.
Осознав, что притих слишком надолго, я прочищаю горло и пожимаю плечами, отвечая им.
— Разбираюсь, да.
— Докажи, — говорит Энди, скрестив руки на груди.
Рен выпрямляется после разговора со своим маленьким фанатом и поворачивается, снова присоединяясь к разговору.
— Доказать что?
— Что Готье тут не просто пальцем в небо ткнул, — говорит Тайлер Рен. — Он узнал цитату из «Троила и Крессиды».
Рен хмурится, переводя взгляд между нами и выглядя основательно сбитым с толку.
— Что?
Пока Энди и Тайлер вводят Рена в курс того, что он пропустил, я наблюдаю, как небольшая толпа людей расступается. Зигги проходит между ними, улыбаясь и одной рукой держа ролики за шнурки. Её радужные серёжки покачиваются при ходьбе, и она слегка вздрагивает, когда новая песня начинает играть громче предыдущей. Она незаметно поднимает палец к уху под волосами и заталкивает берушу поглубже.
Что-то во мне ломается, как веточка, которую слишком сильно согнули. Я хочу обнять её. Прижать ладонь к её уху, прижать её саму к своей груди и отгородить от всего мира, пока всё не станет таким тихим и спокойным, как ей нужно, таким умиротворённым и идеальным, как она заслуживает.
— Тайлер процитировал пьесу, — говорит Энди Рену. — Так что я сказал Себу доказать, что он не тычет пальцем в небо и реально разбирается в…
—
Энди разевает рот. Тайлер шумно выдыхает, затем говорит:
— Бедная Крессида. Крепко она втрескалась в Троила.
Рен улыбается, сжимая ладонью моё плечо.
— Себ! Ты это сделал! Ты принят.
— Сделал что? — спрашивает Зигги так тихо, что все они наклоняются и просят её повторить. На сей раз она говорит чуть громче обычного. Из-за громкости музыки и разговоров других людей никто ничего не разбирает.
Я просто стою и сдерживаю улыбку.
Потому что глядя на неё, я снова вижу тот момент в моей припаркованной машине, когда она воткнула беруши в уши и объясняла их предназначение очаровательным полушепотом, пока то жёсткое, холодное место во мне таяло, изнывало и желало так, как не делало уже давно.
— Себ только что продекламировал Шекспира, — говорит ей Рен недостаточно громко, учитывая её беруши, но она, похоже, довольствуется чтением по губам и наклоняется ближе, прищурившись и сосредоточившись.
Её глаза распахиваются шире, затем она поворачивается ко мне, раскрыв рот.
— Ты сказал это без меня? Я всё пропустила! — она хватает меня за руку и слегка трясёт. — Вонючка ты этакая.
Я подавляю очередную улыбку, до невозможности довольный тем, что ей не всё равно. Что она прикасается ко мне, хотя чёрт возьми, её хватка грубая, почти болезненная.
— Я в какой-то момент и тебе подкину строчку, — говорю я ей. — Обещаю.
Она награждает меня сердитым взглядом прищуренных глаз.
— Пффф.
Я подцепляю пальцем шнурки её роликов, затем забираю те из её рук.
— Пошли. Давай подготовим тебя к гонке.
Глава 15. Зигги
Себастьяна нет уже какое-то время. Я сканирую великолепную гостиную Тайлера высотой в три этажа, с окнами от пола до потолка с видом на Тихий океан, и хмурюсь. Я всё равно его не вижу.