Если только ты

Я пытаюсь направить свои мысли в нужное русло, не сопереживать тому, кто сумел так бесцеремонно разрушить то, чего очень немногие могут достичь; тому, кто действительно достоин презрения. Но, по правде говоря, последние несколько недель я много думала о Себастьяне Готье.

Потому что он относился ко мне по-другому, как никто другой не обращался со мной. Не только сначала, когда он не узнал меня, когда дразнил и провоцировал, но и когда он узнал меня. Даже тогда он обращался со мной как со взрослой женщиной, которая может справиться с его мудачеством, а не как с какой-то хрупкой вещью, с которой нужно обращаться осторожно. Он не отступил. Он напирал дальше. Он сказал что-то, что задело за живое.

«Легко не заметить того, кто явно хочет, чтобы его не замечали. Если ты надеялась на другую реакцию, я бы посоветовал пересмотреть твоё поведение».

Я чуть было не сказала ему: «Я знаю, чёрт возьми… Я знаю, что если хочу, чтобы меня воспринимали иначе, то надо вести себя иначе. Я просто не знаю, как». Вот только раздражающие слёзы сдавили горло, и слова не приходили.

В последнее время я так часто чувствую, будто вот-вот расскажу многим людям о давно наболевшем, но правда подобна кому в моём горле, который я не могу распутать, и даже не могу найти в себе сил на его распутывание.

Я хочу найти это мужество и эти слова. Я хочу постоять за себя и сказать, что заслуживаю шанса стать тем, кем я способна быть — на поле и за его пределами. Я хочу, чтобы меня воспринимали как взрослую, желанную бисексуальную женщину — эта концепция кажется совершенно чуждой моему кругу общения, моим братьям и сестре, несмотря на то, что у многих из них есть одинокие друзья, которые заинтересованы в свиданиях. Я хочу, чёрт возьми, открытую посуду и бокал вина за ужином. Я хочу, чтобы меня воспринимали не как ребёнка в конце стола, а как человека с умом и голосом в нашей семье.

Я хочу толкать себя к большему, тянуться, достичь чего-то и немного блистать. И я хочу, чтобы моя семья поверила в меня, была первой, кто увидит эту возможность.

Не слишком ли многого я прошу?

— Категорически нет, — голос папы прерывает мои мысли. Он звучит необычно серьёзно и тихо, как раскат грома в воздухе.

Я бросаю взгляд на другой конец стола, где Рен и папа молча смотрят друг на друга. От отца у нас с Реном рыжие волосы, хотя у моего отца они теперь посеребрены проседью на висках. Его зелёные глаза, которыми он одарил меня, прищурены, когда он смотрит на моего брата.

Лицом Рен похож на маму, но телосложением он очень напоминает папу — широкоплечий, крепкий и высокий. Как и папа, Рен имеет натуру огромного плюшевого мишки, поэтому очень странно, что они сверлят друг друга взглядами, а между ними возникает напряжение.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Мама смотрит в мою сторону, колеблясь, затем говорит:

— Не волнуйся, малышка. Это просто продолжающийся разговор о семейных… решениях.

— Продолжающийся? — я хмурюсь. — Почему я об этом не знаю?

Оливер, самый близкий мне брат и по возрасту, и в эмоциональном плане, бросает на меня виноватый взгляд, от которого у меня такое чувство, будто меня пнули в живот. Он знает обо всём, что бы это ни было, но даже он не сказал мне.

— Тебе не о чём беспокоиться, — говорит папа, откидываясь на спинку стула и обхватывая рукой кружку с пивом. — Вот почему.

Мои щёки горят, и на глаза наворачиваются первые слёзы.

— Это касается нашей семьи, и мне не нужно беспокоиться об этом?

Никто, кажется, и не осознаёт, насколько это обидно. Мама накрывает папину руку своей и нежно поглаживает. Фрейя, сидящая рядом с ней — почти мамина копия с их почти белыми волосами до плеч — с беспокойством смотрит на папу своими бледно-голубыми глазами. Тео отрывается от кормления и начинает плакать. Эйден осторожно забирает его у Фрейи, затем встаёт, подбрасывая Тео на руках, но перед этим мягко сжимает плечо Фрейи, нежно проводя большим пальцем по её шее.

Фрэнки кладёт руку Рену на спину и гладит.

Рука Гэвина в оберегающем жесте лежит на спинке стула Олли.

Вигго необычно молчалив и ковыряет этикетку на своей пивной бутылке.

— Что происходит? — спрашиваю я резким голосом. — Почему все так странно себя ведут?

Линни перестаёт раскрашивать и поднимает на меня взгляд.

— Кто знает. Взрослые всегда ведут себя странно.

— Я взрослая!

Линни хмурится и склоняет голову набок.

— Да?

Боже, устами младенца…

На глаза наворачиваются слёзы. Я знаю, что я чувствительная. Я знаю, что, возможно, слишком остро реагирую, но я так устала от этого чувства. Мне больно, что в очередной раз ко мне относятся не как к полноценному члену семьи. Я уверена, что мои родители, братья и сестра желают мне добра. И я представляю, что бы ни происходило, это, должно быть, так сложно, что они хотят оградить меня от этого.