Если ты останешься (ЛП)

Его хватка сильна и решительна.

— Прими душ, — говорит он медленно и сознательно. — Ты пахнешь мочой. Надень чистую одежду и возвращайся сюда. Нам надо поговорить. Сейчас. Сегодня.

Я смотрю на него, и он смотрит на меня. Он не отступает. А я пахну мочой. Наконец, я отворачиваюсь.

— Все равно мне нужен душ.

Я, не оглядываясь, выхожу из комнаты. Вхожу в душ и пускаю воду. Поток холодной воды окатывает мою гребаную голову. Я не могу вспомнить, как вообще выпил всю воду на этой неделе. На самом деле, я многого не помню об этой неделе. Каждый раз, просыпаясь, я просто принимал больше таблеток и пил еще виски.

Я моюсь, бреюсь и одеваюсь.

Потом иду в кухню, где выпиваю две бутылки воды. Даже после этого, мой рот все еще сухой, так что я, должно быть, был сильно обезвожен. Я беру еще одну бутылку воды с собой в гостиную, где отец ждет меня.

Он убрался, пока ждал, подобрав пустые бутылки виски с пола. Сейчас он сидит в кресле.

Он смотрит на меня, когда я вхожу.

Он мрачен и трезв, и я вдруг понимаю, что не хочу начинать этот разговор.

— К черту, — говорю я папе. — Мы не говорили об этом ни разу за последние годы. Я не вижу оснований говорить об этом сейчас. Ущерб нанесен.

Отец смотрит на меня.

— Ущерб был нанесен, — соглашается он. — Но нет никаких причин, чтобы сделать его хуже. Давай поговорим.

Я сажусь и делаю глоток воды.

— Прекрасно. Почему ты не заставил меня рассказать о том, что случилось?

Если мы собираемся говорить, то могли бы сократить это разговор.

Отец смотрит на меня, потом его взгляд падает на пол.

— Потому что так было легче. Я водил тебя к психотерапевту, но ты не разговаривал. Я сам пытался заставить тебя рассказать об этом, но ты отказался. И тогда я решил, что, может быть, я действительно не хочу знать, что произошло. Это оставило такой сильный след на тебе, поэтому я не был уверен, что смог бы иметь с этим дело. Таким образом, я перестал пытаться. А потом терапевт сказал мне, что, по его мнению, ты на самом деле подавляешь воспоминания, что, казалось, даже лучше.

Я наливаю себе еще. Мой язык кажется опухшим от обезвоживания.

— Они поймали его?

Меня передергивает, когда папа качает головой.

— Нет. У них нет описания, чтобы двигаться дальше. Никто из соседей ничего не видел, они не видели, чтобы кто-то приходил или уходил. У полиции нет никаких зацепок, с которыми можно было бы работать.

Ебать. Еще одна причина, почему я чувствую себя виноватым. Я мог бы дать им характеристику.

— Что произошло в тот день? — спрашивает отец. — Мне нужно знать. На твоих руках остались следы от пистолета. У тебя был порез. Но полиция не могла определить, что произошло, за исключением того, что твоя мать не подверглась сексуальному насилию. У нее были эпителиальные клетки во рту, но никаких следов спермы. Там не было никаких образцов ДНК, чтобы сравнить их с базой данных полиции. Я знаю, как тяжело об этом думать или говорить. Но, все-таки, что ты видел?

Я закрываю глаза, сильно зажмуриваясь, прежде чем снова их открыть. Папа по-прежнему смотрит на меня, все еще ожидая ответов.

— Я слышал, как мама плакала. Я увидел в вашей комнате парня с пистолетом, направленного в сторону мамы. Парень заставил ее делать ему минет. Я пытался помочь, но наткнулся на пистолет и он выстрелил. Она мертва, потому что я пытался помочь. Если бы я этого не сделал, она была бы сейчас здесь.

Отец слегка задыхается, и я стараюсь проглотить этот чертов комок, который сформировался в горле. Он смотрит на меня.

— Неужели ты думаешь, что он бы оставил ее в живых? — наконец говорит папа. — Подумай об этом, Пакс. Она знала, как он выглядит. Если он сказал тебе, что не убил бы ее, он лгал.

— Он оставил меня в живых, — говорю я ему безвольно. — Может быть, он оставил бы ее тоже.

Папа качает головой, его щеки покраснели.

— Нет. Он бы этого не сделал. Он, вероятно, не мог заставить себя хладнокровно убить ребенка и чувствовал себя достаточно уверенно, думая, что, напугав, заставил тебя молчать. У твоей мамы не было шансов, Пакс. Не было ничего, что бы ты мог сделать.

Он отворачивается, глядя в окно.

— Но есть кое-что, что ты можешь сделать прямо сейчас. Теперь, когда ты вспомнил, пойдем со мной. Давай полетим в Коннектикут прямо сейчас, и поговорим с детективом, который вел это дело. Ты можешь дать ему описание того человека?

Я чувствую, как холод пробежал по мне, представив насмешливое лицо того парня.

— Он был худой, с серым хвостом и желтыми зубами. Действительно желтые зубы. Он был одет в синюю полосатую рубашку.

Отец застывает.

— Я знаю, о ком ты говоришь. Это был наш почтальон. Я никогда не забуду его серый хвост и те ужасные зубы. Пакс, начинай упаковать сумку. Мы собираемся в Коннектикут.

— Почтальон? — спрашиваю я скептически. — Я вообще не помню никакого почтальона.

— Ты бы не понял, верно? — спрашивает отец. — Тебе было только семь. Я дразнил твою мать, что он ищет глупые причины, чтобы принести почту к двери, а не оставлять ее в ящике. Я шутил над ней, что у него что-то с ней есть. Мы смеялись над этим. Мы думали, что он был немного странным и одиноким. Я понятия не имел…