«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Федоров долго шел по нескончаемому коридору, скудно освещенному тусклым светом огромных полупотушенных хрустальных люстр. Толстый ковер на полу делал его походку бесшумной, несмотря на то что обут он был в тяжелые сапоги с длинными голенищами. По обеим сторонам зловещего коридора располагались многочисленные запертые на ключ комнаты. Отсутствие на дверях табличек лишало непосвященного возможности догадаться о том, что находится внутри. Федоров, однако, шел обычно по мрачному коридору, не испытывая никаких эмоций. Он давно уже привык к атмосфере страха и подозрительности, которой, казалось, были пропитаны даже стены здания, где размещалась тайная полиция. Кроме того, он прекрасно знал, что за наглухо закрытыми дверями, мимо которых он проходил по нескольку раз в день, нет ни важных чиновников, вершивших судьбы людей, ни страшных пыточных камер. Все это находилось совсем в другом месте. Сейчас, однако, ему было не по себе, и он невольно замедлял шаги, стараясь понять, зачем мог так срочно понадобиться начальнику штаба полковнику Долгину. В последнее время Федоров все чаще чувствовал, что служба в тайной полиции утомляет его и не доставляет прежнего удовлетворения.

Вот уже несколько месяцев министерство иностранных дел обнаруживало повышенный интерес к эмиграции евреев в Оттоманскую империю. Россия поддерживала с соседней Турцией тесные дипломатические отношения, и, когда между ними возникали сложности политического характера, обе страны делали все возможное, чтобы не допустить конфликта и сохранить статус-кво. Сейчас недовольство проявлял турецкий султан, крайне озабоченный переселением в Палестину сотен евреев из России.

Однажды, летним утром 1892 года русский консул в Яффе был приглашен к турецкому правителю, который потребовал объяснить, почему и на каком основании сотни российских подданных каждую неделю прибывают в Палестину и до каких пор это будет продолжаться. Консул обратился за разъяснениями в Петербург, после чего министерство иностранных дел было вынуждено прибегнуть к помощи тайной полиции. Просьба министра иностранных дел заключалась в том, чтобы выяснить, действительно ли евреи замышляют создать в Палестине центр, из которого намереваются управлять миром.

Свернув по коридору направо, налево и опять направо, Федоров наконец миновал бесконечный строй запертых на ключ дверей-близнецов и очутился перед кабинетом начальника штаба. Это была просторная комната со стенами, сплошь уставленными книжными стеллажами. В углу кабинета стоял уютный диван и несколько кресел. Там полковник Долгин имел обыкновение вести неофициальные беседы и переговоры. Сейчас же он сидел за необъятным дубовым столом, погрузившись в чтение каких-то документов, и едва взглянул на вошедшего Федорова. Только когда тот молодцевато прищелкнул каблуками, Долгин наконец посмотрел на него поверх очков в массивной оправе. Руки его при этом продолжали медленно перелистывать бумаги. Круглые стекла очков старили полковника, но его щетинистые усы были черны как смоль. «Ну не надо церемоний, садитесь, пожалуйста», — сказал он Федорову, снова склоняясь над бумагами и предоставляя своему подчиненному в течение нескольких минут любоваться круглой и блестящей начальственной лысиной.

«Вы что-нибудь слыхали о бароне Ротшильде?» — спросил Долгин, внезапно отложив в сторону недочитанные бумаги.

Федоров не спешил отвечать, пытаясь припомнить, что ему известно о человеке с таким именем.

«Возможно, в Париже вы видели его дворец или читали о нем в газетах, — продолжал Долгин. — Вам могли попасться на глаза объявления о его банковских сделках или о продаже вин с его виноделен. Он владеет множеством предприятий и земель, в том числе и виноградниками в Бордо и Провансе».

«А почему он заинтересовал наше ведомство?» — спросил Федоров, чувствуя, как растет в нем раздражение. Во время беседы Долгин не смотрел ему в глаза, а это означало, что он собирается навязать подчиненному какое-то малоприятное поручение. Федоров понимал, что спорить с ним будет бесполезно.

«Барон Ротшильд — еврей. В последнее время он начал давать слишком большие деньги жидам в Палестине».

Федоров поморщился. Каждый раз при слове «жид» он ощущал внутренний протест и даже гнев. И не только потому, что любил Ольгу. Он хорошо помнил разговоры, слышанные им в домах еврейской интеллигенции, и стремление евреев жить независимо и самостоятельно на своей земле вызывало у него большое уважение.

«А какое нам до этого дело? — спросил он. — Это ведь происходит там, а не здесь. Главное, что они не занимаются подрывной деятельностью в России. Их выгнали из Москвы, вот они и отправились в Оттоманскую империю. Какое нам дело до помощи, которую они там получают?»