«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Тучное тело вали покоилось на подобии трона с подлокотниками в виде львиных голов. Могущественный чиновник взглянул на посетителей, почти не поднимая заплывших жиром век. Густые черные усищи окаймляли его двойной подбородок. Он поздоровался с вошедшими на ломаном английском, произнося слова на арабский манер, и подал знак могучему афганцу-слуге принести угощение. Афганец, усы которого напоминали тонкие мышиные хвосты, бесшумно вышел в покрытую резьбой и золотом дверь и тут же вернулся с позолоченным подносом в руках. На подносе стояли чашки с ароматным дымящимся чаем и блюдо, полное разных сладостей. Руппин кратко изложил просьбу и начал было показывать вали документы, но тот прервал его движением руки. Иеѓошуа и Артур оцепенели от ужаса. После всех усилий, связанных с покупкой земель Фулы, после многодневного ожидания в Бейруте, они добились наконец приема у недоступного правителя. И вот теперь он не желает даже взглянуть на документы, подтверждающие сделку. Но дальнейшее поведение вали изумило их еще больше. Он пригласил их угощаться и чувствовать себя как дома. После чая слуга принес сигары. Чувствовалось, что правитель хочет произвести на гостей хорошее впечатление. Наконец, проницательно глядя на посетителей из-под полуприкрытых век, он поинтересовался их секретными связями в России. Они вначале подумали, что мозги у него совсем заплыли жиром от безделья и порочной жизни. Турок снова спросил, знакомы ли они с высокопоставленными чиновниками в российском министерстве иностранных дел. И опять они не ответили. В конце концов вали позвал секретаря и продиктовал письмо, подтверждающее, что земли Фулы куплены в полном соответствии с законом, принадлежат евреям, и мешать им селиться там запрещается.

По возвращении домой Иеѓошуа описал Ольге свое изумление: три недели промучились они, пытаясь проникнуть к вали, давали взятки чиновникам и стражам, но ничего не помогало. И вдруг, когда они уже стали отчаиваться, видя, что даже самое испытанное средство — взятка — бессильно открыть перед ними двери дворца, правитель принял их и утвердил сделку, даже не взглянув на документы. Слушая Иеѓошуа, Ольга молча гладила белье. Когда он дошел до этого места в своем рассказе, она обожгла руку. Длинные волосы упали ей на лицо, скрывая наворачивающиеся на глаза слезы. Она плакала — то ли от облегчения, то ли от скрытой, давней тоски. Ольга понимала: снова Сергей Федоров совершил невозможное. Несколько недель назад она послала ему срочную телеграмму, в которой просила использовать свое влияние в министерстве иностранных дел и убедить турецкий двор в том, что покупка земель возле заброшенной палестинской деревушки Фула не угрожает безопасности Османской империи. Он это сделал.

Сделал для нее.

Иеѓошуа не заметил ее слез. Она еще долго продолжала водить утюгом по простыням. Муж сначала удивился ее молчанию, но был так возбужден успехом, что не задумался над необычным поведением жены.

Маня и Исраэль Шохаты по-прежнему жили в Хайфе, и у них в доме собирались члены организации «Ха-шомер». Туда приходили холостяки, когда чувствовали себя одиноко или болели, и Маня неизменно дарила им материнскую и сестринскую любовь. Там отдыхали сезонные сторожа, проработав лето или зиму в очередной колонии. Но прежде всего квартира Шохатов служила местом совещаний и составления планов на будущее. Иеѓошуа считал, что именно людям из «Ха-шомера» по плечу поселиться на землях арабской деревни Фула. Вместе с Ольгой он приехал в Хайфу, чтобы обсудить эту идею с Маней и Исраэлем. Исраэль работал тогда в одной из контор «Адар ха-Кармель», и Иеѓошуа решил поговорить с ним на работе. Ольга же направилась в немецкую колонию, где находилась квартирка Шохатов.

Было утро. Прохладный ветерок слегка колыхал муслиновую занавеску на окне. Женщины сидели на кухне и пили чай. Крошечная кухонька блистала чистотой. Медные кастрюли сияли и улыбались, прозрачность стеклянных шкафных дверец не омрачалась ни единым пятнышком. Белоснежная накрахмаленная скатерть покрывала небольшой стол. Когда Ольга вошла, Маня чистила рыбу, весело насвистывая. Ее маленькие проворные руки ловко справлялись со скользким, блестящим рыбьим телом. Сначала подруги болтали о том о сем, а когда Маня кончила работать, уселись пить чай.

«Помнишь Федорова? — спросила Ольга. — Помнишь, когда ты только приехала, я рассказывала тебе о человеке, которого любила в юности? Это было в Петербурге».

«Конечно, помню. Ты хотела меня успокоить и сказала, что отношения, которые начались там, надо там и оставить, а не тащить за собой в настоящее, словно вериги», — ответила Маня, пристально и испытующе глядя на Ольгу своими голубыми глазами.

«Но ты не поняла. Ты вся целиком находилась в прошлом, тебя переполняли гнев и раскаяние из-за того, что случилось у тебя с Зубатовым».

«Да, потому что чувство нельзя подчинить себе полностью. Его можно временно подавить, можно заставить себя действовать разумно и логично. Но все это помогает лишь ненадолго. Если чувство истинно, оно возвращается и поглощает всю душу».