«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

«Меня преследует ощущение, что люди, которых я люблю, не любят меня. Что-то во мне есть, видно, отталкивающее. Помнишь стихотворение, которое я посвятил Ривке два с лишним года назад? Я боялся испепелить ее своей любовью. Вот я какой!» Он встал из-под одеяла и начал декламировать:

Нет, дитя, как посмею тебя я обнять?
Ты цветок, я ж — медведь толстокожий,
Но хочу я тебе о любви рассказать,
Как подруге, без страха и дрожи.

Ольга улыбнулась. Словно солнце изнутри осветило ее лицо. Уже давно она не улыбалась по-настоящему. В этой улыбке отразилась ее чистая, вольнолюбивая душа. Столько времени живя в напряжении, она внутренне съежилась. Разговор с Авшаломом действовал на нее как целебный бальзам. Вернее, даже не разговор, а общество внимательного и чуткого собеседника. За окном завывал ветер и не переставая падал снег.

«Авша, ты называешь любовь болезнью. В другом стихотворении ты пишешь, что хочешь поцеловать возлюбленную, но губы твои нечисты. Почему, Авша? Откуда у тебя такая ненависть к себе? Почему ты распинаешь свою любовь? Не многие способны на столь сильные чувства. Так зачем же ты проклинаешь самое прекрасное из них — любовь? Разве любовь это болезнь?»

Вместо ответа Авшалом подошел к окну. Снег серебряным покрывалом окутывал деревья, но Авшалом не смотрел на них. Взгляд его был устремлен куда-то в неведомую даль. Помедлив, он продекламировал стихотворение до конца, подчеркивая каждое слово, словно сталкивал с горы тяжелые камни:

Когда Господь снаряжал меня в путь,
Быть цельным велел он мне,
И сердца глыбу вложил Он мне в грудь,
Что меры не знает в любви и вражде.
Хочу я колена обнять твои,
Лаская тебя, умереть,
Но кажется мне, что движенья мои
Мерзки и противны, как смерть.

Ольга вздохнула. «Авша, это и есть твоя беда. Почему ты ненавидишь себя? Откуда у тебя ощущение, что все проявления твоей любви уродливы? Почему тебе кажется, что твои объятия душат возлюбленную? Откуда все это?»

«Не знаю, но так я чувствую».

«Всегда так было?»

«Не помню, да и какая разница. Меня никто не понимает. Когда скончался отец, меня бранили за то, что я горюю слишком сильно. Еще тогда, шесть лет назад, я начал думать, что со мной не все в порядке».

«Мама просто сильно переживала, боясь, что ты совсем сломался. Поэтому она и убеждала тебя взять себя в руки. Нельзя давать горю завладеть собой. Тот, кто отдает себя чувству без остатка, сгорит, как бабочка на огне».

«Ольга, ты хоть и старше мамы, но с тобой я могу разговаривать, как с подругой. Я больше не в состоянии приспосабливаться к маме, учитывать все ее страхи и сомнения. После смерти отца она очень изменилась, с ней нельзя говорить. Она вообще не способна слушать. Весь мир ее рухнул. Ее уже ничто не интересует. Она не понимает меня, да я и не пытаюсь убеждать ее в чем-либо. Она одна, и это плохо. Шошана вышла замуж, Циля в Берлине, а мама уже совсем не такая, как прежде».

«Я тоже не такая. Все мы изменились, такое уж сейчас время. Но мама наверняка успокоилась, когда ты сказал ей, что едешь к Циле. А куда ты направляешься на самом деле? Циля — это ведь только для видимости. А каковы твои истинные намерения?»

«Сюда я приехал, чтобы повидать вас. Мама просила меня посмотреть, как вы живете. Кроме того, я хотел попросить прощения у Мани. Но, увидев меня, она тут же убежала в другую комнату».

«Почему ты думаешь, Авша, что это из-за тебя? Перед твоим приходом мы говорили совсем на другую тему. Мане просто понадобилось уйти».

«Нет, тетя Ольга. Она не хочет меня видеть, потому что я виновник ее страданий. Я донес на нее, и она это знает».

«ТЫ? Не может быть! Почему?»

«Я думал, что турки ее только допросят. Я не предполагал, что они предадут ее военному суду и сошлют сюда. Мне хотелось, чтобы Маня поняла, насколько они страшны и что надо бороться с ними, не пренебрегая даже самыми крайними средствами. Я не думал, что все так обернется. Я очень сожалею и приехал просить прощения».

«Авша, — взорвалась Ольга, — ты хоть понимаешь, что ты наделал? Это же низость!»

«Понимаю, тетя. И хочу попросить у Мани прощения».

«Не смей! Что было, то было. Не вороши прошлого. Но, Боже мой, как мне стыдно!»

Авшалом отвернулся, и Ольга испугалась, что он сейчас заплачет. После долгого молчания она снова начала расспрашивать его о матери. Уж ей-то было известно, как Фанни переживает за своего единственного сына.