Если вчера война...

Несмотря на считанные часы сна, проснулся подполковник удивительно бодрым. Глянул на хронометр — без четверти семь. Однако... шалят нервишки, шалят. Аккуратно застелив постель — поди, знай, вернется ли, — он принял холодный душ и побрился ненавистным «Золингеном», ухитрившись порезаться всего один раз. Не испытывая вчерашних сомнений, натянул футболку и камуфляж, зашнуровал ботинки. Зачем-то потрогал уже успевшие стать непривычными погоны на плечах — подполковник, ага. Количество звезд не изменилось ни в ту, ни в другую сторону. Натянув кепи, глянул в зеркало. Кстати, хорошо, что он хоть не в парадке сюда перенесся — объяснять Иосифу Виссарионовичу, отчего у него на груди, рядом с советским еще ромбиком выпускника высшего общевойскового училища, малиновый тевтонский крест в лавровом венке «За доблесну вшськову службу Батьювщинь» как-то не хочется. Не поймут. Трезубец-то еще ладно, а вот крест, да в преддверии известных событий, в общем, подставляться не хотелось.

Будто съезжающий из гостиницы постоялец, Крамарчук прошелся по комнатам, с грустью поймав себя на мысли, что ничего личного у него здесь нет. Ни вещей, ни книг, ничего. Даже бритвенные принадлежности были казенными. Снова вернулась вчерашняя мысль о том, что он никто в этом времени. Чужак. Напичканный не шибко глубокими знаниями о будущем чужак, на самом деле не имеющий ни малейшего представления о том, чем на самом деле живет эта реальность.

Лишь поверхностно, вскользь коснувшись быта этого времени — понял ли он его, ощутил ли его дух? Даже недавнее общение с Верой: многое ли оно для него открыло? Да ничего! Излагать на бумаге свои мысли легко, а вот стать частью этого мира? Да, честно говоря, его ли они, эти самые мысли? Или просто вычитанные в книгах, надерганные из фильмов и газетных публикаций очередные сенсации вкупе с сентенциями? В духе неготовности к войне, трусости Сталина и величия германской военной машины? Вот именно...

Раздраженно выругавшись — кстати, интересно , в этом времени уже изобрели прослушивающие устройства? — Юрий подошел к окну и закурил последнюю припрятанную на черный день сигарету. Проснувшаяся столица уже жила своей жизнью, от которой его отделяли не только три этажа здания бывшего страхового общества «Россия», а почти семьдесят долгих лет. Докурив, подполковник с каким-то особым удовольствием отправил-таки окурок вниз. Майор будет недоволен? Да по фигу! Или Крамарчук сегодня убедит Сталина, или нет. Если нет — какая ему разница? Расстреляют? Ой, вряд ли. Скорее запихнут подальше и поглубже, так, на всякий случай. Шоб було. Впрочем, для него это уже не будет иметь никакого значения.

В распахнувшуюся без стука дверь быстрым шагом вошел Лаврентий Павлович. За спиной маячил хмурый майор. Берия придирчиво оглядел Крамарчука и с улыбкой протянул руку:

— Ну, доброе утро, Юрий Анатольевич! Вижу, уже собрался? Это хорошо, это правильно. Миша, обожди в коридоре.

Дождавшись, пока за майором закроется дверь, народный комиссар несколько секунд помолчал, затем заговорил:

— Догадываешься, к кому мы сейчас пойдем?

— Конечно, Лаврентий Павлович. — Упоминать лишний раз имя Сталина подполковник не стал.

— Это хорошо, что догадываешься. — Берия замялся, подбирая нужные слова, чем заставил Крамарчука слегка напрячься.

— Короче так, Юрий Анатольевич, о чем тебя будет спрашивать товарищ Сталин, я не знаю, меня там не будет. Отвечай честно, не юли, он этого не любит и сразу почувствует. Но и лишнего не болтай. Ну, и... — наркомвнудел снова замялся, — ...постарайся ни меня, ни себя не подставить. Понимаешь, мне кажется, есть некоторые, э-э, моменты, о которых даже товарищ Сталин знать не должен.

Крамарчук внутренне усмехнулся: по крайней мере, на один из волновавших его вопросов Берия, сам того не желая, ответил - Если б комнату прослушивали, он бы ничего подобного не сказал. Что ж, поиграем по этим правилам.

— Какие именно моменты, товарищ Берия?

— Если бы я знал, — вполне искренне вздохнул тот. — Ты не думай, что Лаврентий Павлович совсем уж ничего не понимает. То, что ты о семье товарища Сталина ни полслова не сказал, я вполне одобряю) и не хотел бы я об этом знать, если честно (врет конечно, — усмехнулся Юрий про себя, — еще как бы хотел! Вот только не решился выяснять»), А вот что ты еще скрываешь? Да погоди, подполковник, не петушись, ни в чем я тебя не обвиняю, — успокаивающе махнул он рукой, — просто мало ли что ты еще можешь знать? Сложно у вас там все, в будущем. Запутанно и непонятно. Я б, например, на твоем месте пару тузов в рукаве придержал. Без обид, подполковник.

— А если их и вправду нет, этих тузов? — Юрий без труда выдержал взгляд наркома. — Да, вы правы, у меня есть сведения о семье товарища Сталина, но знакомить вас с ними я не стал, исключительно руководствуясь и вашей, и собственной безопасностью. Есть вещи, которые лучше просто не знать, товарищ народный комиссар. Даже вам.