Если верить Хэрриоту…

…Сразу вспомнилось детство — фундамент недостроенного дома в деревне, игры в прятки среди развалин и крик подружки: «Змея!» Иссиня-черное тело с двумя пятнами-фонарями, точь-в-точь как в книгах, мелькнуло в зарослях, и я как одержимая ринулась на охоту. «Сын кобры! Это сын кобры, его нельзя трогать! — кричала подружка, спеша поделиться местными суевериями с необразованной горожанкой. — Погляди, у него пятна на голове! Если ты его тронешь, приползет кобра и ночью перекусает всех!» Но было поздно: моя рука уже схватила ускользающий под камень хвост и тянет. Несчастный «сын кобры» прилагает массу усилий, но я сильнее, и огромный уж, длиной не менее метра, оказывается у меня в руках. Он тут же поступает согласно обычаю своего племени — бессильно повисает дряблой веревкой и вываливает язык, притворяясь мертвым. От него даже начинает попахивать мертвечиной, и подружка держится на расстоянии. «Он умер, — шепчет она в ужасе, отвлекая меня от осмотра первой в моей жизни змеи, — теперь мать-кобра приползет мстить за своего сына!» Мои возражения, что на Рязанщине кобры водятся только на картинках, отметаются как несусветная чушь. Я кладу ужа обратно и стою над ним до тех пор, пока он не поверил, что спасен. Мгновенно «ожив», он не спеша удаляется, а я полночи потом ворочаюсь на постели, ожидая появления «мстящей кобры»…

Все это пронеслось в моем мозгу за доли секунды, понадобившиеся для того, чтобы соскочить с кровати и подбежать к ужу. Он догадался об опасности и попробовал спастись бегством — ужи удивительно быстро ползают, особенно по влажной траве, — но я успела догнать его под Ларисиной кроватью, схватила поперек туловища и подняла.

Ужонок был маленький — длиной чуть больше моей ладони — и наверняка еще молодой и глупый. Он не спешил притворяться мертвым и портить воздух вонью, а извернулся и вцепился мне в палец.

От неожиданности я чуть не уронила его. Ужи не ядовиты, но такой странный способ самозащиты был в диковинку. Отдирая его челюсти от руки, я с удовольствием ловила на себе удивленные, испуганные и недоумевающие взгляды подруг.

— Он же не ядовитый. — Мне удалось справиться с ужонком, и я перехватила его за шею. Он шипел и извивался. — Ну, тише, маленький! Сейчас я тебя отпущу…

— Фу, Галь, как ты можешь с ним так! — скривились девчонки. — Он же скользкий и холодный! Гадость…

— Да нет же! — Ужонок, наоборот, оказался странно сухим, чуть шероховатым, как старая туфля, и даже теплым. Или его нагрели мои руки? — Если хотите, можете потрогать.

— Вот уж чего не хватало! — Все разом скривилась. — Неси его отсюда!

Снаружи, в предбаннике, стояла завороженная тишина. Там ждали продолжения концерта, а вместо этого на пороге появилась я с ужонком в руках. Малыш заметно волновался, норовил удрать, но ловить его второй раз я не хотела. Его маленькая мордочка с выпученными глазами и яркими желтыми пятнами смотрела на меня с возмущением.

— Тише, тише, маленький, — говорила я, не поднимая взгляда на застывших в удивлении ребят. — Сейчас я тебя отпущу… Пойдем отсюда подальше… Там тебе будет спокойнее…

— Ты чего это, Романова? — окликнули меня. — Влюбилась, что ли, в него?

Стараясь игнорировать нервный смешок, сопровождающий эти слова, — еще бы, сорвалось такое представление! — я ответила:

— Оставьте его в покое. Я отнесу его туда, где его никто не тронет.

Снаружи дождь почти стих, только еще сеяла мелкая крупа. Было темно и тепло. Я пересекла пустой двор, проскользнула в калитку в заборе и вышла на огороды. С правой стороны они плавно переходили в луговину, где наверняка и был пойман уж. Прижимая к себе маленькую змейку, я прошла подальше от забора и, найдя подходящие заросли, осторожно опустила его в траву:

— Ползи!

Я так и не заметила, куда он скользнул, — только чуть зашуршала трава. Разлохматив кусты, чтобы замести следы, я вернулась назад.

После этого случая ребят как подменили — до конца практики не произошло ни одного случая шуточных подколок. Но монотонная жизнь то и дело подкидывала сюрпризы, и скучать не приходилось.

До фермы нас возил долгое время шофер, чьего имени мы так и не узнали, зато навсегда затвердили его прозвище — Фунтик, в смысле «фунт лиха». Маленький сморщенный, невероятно живой старичок был горазд на идеи, которыми кишела его лысоватая голова. Уже на третий день работы он вернулся на покореженной машине — крытая кабина на кузове его «ЗИЛа» была свернута набок, как шея бандита в боевике. Фунтик выглядел будто физик-ядерщик после неудачного опыта — потрепанный, но несокрушимый и самоуверенный.

— Что случилось? — спросили мы его, ибо именно «Шаморге» предстояло ехать в искалеченной кабине.

— А я ее… того… этого… Выправлял! — Фунтик красноречивыми жестами подкрепил свои объяснения, размахивая руками в воздухе.

— Как?

— Столбом!

До конца все стало ясно, когда мы увидели метрах в ста от общежития телеграфный столб, выглядевший как не совсем точная копия Пизанской башни. Он был не просто наклонен, но и согнут.