Если верить Хэрриоту…

— Вот они, наши, — быстро объяснила Старшинова — маленькая сухонькая женщина с ловкими сильными движениями, — уже знают…

— М-мух, — раздался у меня над ухом низкий задумчивый вздох.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности и оглянулась — в окошке над калиткой торчала белая коровья морда и вопросительно смотрела на меня.

— Это Люба, — представила ее Старшинова. — Она не доится.

Открыла калитку, и большая, неимоверно толстая корова важно прошествовала внутрь. Она спокойно и уверенно встала в станок, но Раиса уже распахнула вторую дверцу, и Люба, похоже ничуть не удивившись, двинулась дальше. Впоследствии я узнала, что ее любимое времяпрепровождение — стоять у калитки, положив морду на край, и томными глазами внимательно глядеть на то, что происходит внутри. Тогда же я хотела спросить, почему ее отпустили, но тут заработал мотор, и мои слова потонули в его реве. Калитка опять распахнулась, и, привыкнув все делать по этому звуку, сразу две коровы ринулись на дойку, выказывая похвальное рвение. Одну из них Раиса быстро шлепнула по носу мокрой тряпкой, заставив посторониться, и первой прошла песочно-желтая корова, выглядевшая так, как обычно рисуют их на картинках.

— Это Вечерка! — крикнула мне на ухо доярка. — Запоминай!

Легкое движение рычага — и комбикорм грязно-желтой струйкой посыпался в кормушку. Вечерка, как я потом узнала, единственная рыжая корова в стаде, опустила голову к нему и перестала обращать внимание на происходящее. Она оказалась на удивление смирной — ей было все равно, кто и что делает с ее выменем, лишь бы подоили. Работать с ней было сплошным удовольствием.

Одновременно в станке могли стоять две коровы, и пока я с благоговением следила за терпеливой и спокойной Вечеркой, Раиса успела впустить вторую корову. Эта была раза в два больше, могучая и совершенно черная, с выменем, напоминавшим небольшую ванну. При первом же взгляде на нее я вспомнила ее предков — туров, могучих, крупных диких быков такой же черной масти, свирепых и сильных противников для всякого, будь то человек или зверь.

— Это Рябина! — прокричала мне в ухо Раиса. Я положила руку на ровную крепкую спину коровы. Она повернула голову ко мне, не переставая жевать, и в ее глубоких черных глазах не отразилось ни удивления, ни недовольства — ей было все равно.

Когда ее выпустили, я долго пристально смотрела ей вслед, пытаясь запомнить. Но в памяти отпечатались лишь огромные лирообразно изогнутые рога, грозно и гордо торчащие вперед и вверх на широком крутом лбу, и пресловутое вымя — самое большое из тех, какие мне пришлось видеть за всю жизнь.

А коровы шли и шли из выстроившейся очереди за калиткой, и я скоро стала забывать клички, которые называла Раиса. И чтобы не перепутать своих подопечных впоследствии, начала давать им имена самостоятельно.

Я до сих пор не понимаю, каким принципом руководствуются люди, придумывая имя тому или иному животному. Конечно, клички родителей играют свою роль, но, по-моему, главнее что-то другое — внешний вид, характер. Правда, некоторые исследователи утверждают, что если идти по этому принципу, то мнение о животных слагается весьма поверхностное — например, если назвать корову, овцу или дикую собаку Нахалкой, то впоследствии все в ее поведении начнешь объяснять дурнотой характера. Но скажите, как еще можно назвать маленькую молодую коровку, которая, едва шагнув в станок, начала танцевать — топтаться на месте, переступать с ноги на ногу, вертеться волчком и вообще изворачиваться, как только можно, чтобы избежать соприкосновения с доильным аппаратом? Я не долго размышляла — уже на третью дойку эта коровка получила кличку Балерина. Ее точная копия по натуре стала зваться Танцовщицей — вся разница между ними состояла в том, что у Балерины копытца были маленькие и изящные, как пуанты, а у ее товарки — обычные и не столь напоминающие балетные тапочки. Но, хоть и аккуратные и на вид такие нежные, что хотелось подержать их в руке, копытца Балерины не раз доказывали, что их обладательница умеет не только танцевать.

Эта коровка словно догадывалась о данном ей имени и по-своему возмущалась отведенной ей ролью дойной коровы. «Нечего было так меня называть, — словно утверждала она. — Я, может быть, действительно рождена для высокого, а вы меня… в станок!.. Но я вам отомщу за издевательство!»