Если забуду тебя, Тель-Авив

Открывала баночку с хавайяджем – йеменской пряностью для кофе, посмотрела на неловкие, но цепкие пальцы, отщёлкивающие крышку, и подумала: а ведь однажды они перестанут цепляться за баночку, мужчину, жизнь, совершат несколько скребущих движений по простыне и замрут навсегда, отпустив жизнь, мужчину, баночку.

Не, серьёзно, встаёшь в восемь, варишь себе кофе сама, раз уж муж не одуплился, думаешь всякую хрень. А следом за ней: надо эту хрень записать и, может, фото сделать своих тонких бледных пальцев, охватывающих баночку? Смотришь на них специальным фотографическим взглядом, видишь на правой руке безобразно обломанные ногти, особенно, на указательном и безымянном, которые теперь ещё попробуй отрасти, потом иди к маникюрше, она кое-как подправит (квадрат? – нет, мягкий овал; какой цвет? – прозрачное покрытие; вы уверены? – да), а через несколько дней покрытие начнёт сползать и трескаться, и спасибо, что не вместе с ногтями, как шеллак…

И вот тут-то тебя охватывает настоящая экзистенциальная тоска, а не эта хрень из первого абзаца.

Прогулка под сенью девушек

1

Шла в ночи по Бен-Иегуда и услышала диалог такой отвратительности, что приостановилась и пропустила парочку вперед.

Лысоватый юноша что-то бубнил, пытаясь угнаться за высокой тонкой девушкой. Она же вырвалась на пару шагов и трещала в пулемётном режиме. Основных фраз у неё было приблизительно три: «Это объективно!» – когда речь шла об её аргументах, и «Неважно!» и «Это не так!» – когда об его. Остальное я не поняла, потому что на иврите, но с такой скоростью я и по-русски не очень. И мало того, что она была громче и быстрей, так в те короткие миллисекунды, когда она переводила дыхание и технически не могла трещать, она резко хлопала в ладоши, чтобы заглушить его реплики. Получался жутковатый марш с чётким ритмом.

И это, замечу я, они не ссорились. Спорили – да, но в голосах не было ни агрессии, ни раздражения. Просто беседовала она с ним этой прелестной летней ночью.

Я мысленно поменяла им пол и поняла, что веди себя так мужчина, я бы считала это как унижение и вербальное давление, переполнилась гневом и пожелала разбить его поганую рожу. А тут девочка кудрявая, полевой цветочек, разве что мухобойкой по жопе, и то будет абьюз и мизогиния.

2

Кабы я не была такой медленной и застенчивой, сделала бы серию фотографий «Девушка на коленях». Гуляя по Неве-Цедек вечерами, часто вижу в магазинных окнах юных коленопреклонённых продавщиц – у ног манекенов, возле нижних полок стеллажей, у витрин. Красивые, гибкие, лёгкие, они не выглядят рабынями, скорее, жрицами какого-нибудь симпатичного Гермеса. А сегодня утром встретила на Ротшильд нежную служанку другого божества: тонкая смуглая дева, держа в одной руке поводок большой собаки, опустилась на колено, долгим балетным движением протянула вторую руку и невыразимо грациозно подобрала с газона говно. Надеюсь, это к деньгам.

Возле скульптуры лётчика ждём с подругой девушку с красными волосами. Смотрю, вроде садится на скамейку позади нас – тоже худая и с малиновой прядью. Через мгновение её влюблённо обнимает такой же субтильный и крашеный юноша, и у меня мгновенно переворачивается мир: муж у неё вообще-то другой и у них вроде как идеальный брак!

– Успокойся, – говорит подруга, – это не она и вообще мальчик.

Ну слава тебе господи, всё идёт правильно в этом лучшем из миров. Про себя же подумала: будь я одна, могла выйти неловкость: подошла бы, и тогда этот запредельно оригинальное тель-авивское дитя узнало бы, насколько оно обыкновенно – что вот даже на улице путают.

По дороге от Азриэли позади нас шла стайка прелестных девушек и юноша, и мы мимоходом осознали ещё один аспект эволюционного механизма: здешние женщины кричат так ужасно, чтобы привлечь самца. Потому что маленькая белокожая блондинка, орущая, как самка бабуина, в конце концов добилась того, что две длинноногие подруги пошли по другой улице, а парень достался ей.

Вот, казалось бы, о чём говорят две шестнадцатилетние испанские нимфы, тающие в тель-авивских сумерках. Об экологии, революции и Карле Марксе. Единственное, чем мне удалось как-то подсобрать рассыпающийся шаблон – о коммунизме больше всего трещала та, у которой ноги кривые.

Благословенный воздух Тель-Авива волшебным образом излечивает от неспособности к языкам и социофобии – когда среди ночи в наш переулок вваливается толпа визжащих девок, невозможно силён порыв высунуться по пояс из окна и заорать: «Шекет, сучки!» (что в переводе означает «Тише, девушки»). Но с ленью этот воздух не справляется, так что из постели я не вылезаю.

– Израильские девушки, – говорит муж, – орут. Идут и орут. Большие такие и ОРУТ.

– Ну, Дима, – говорю я, – это крик призыва. У израильских мужчин уже так задран порог восприятия, что тихую маленькую женщину они просто не заметят. Мне, чтобы увидели, пришлось бы ходить с барабаном на шее.