Эссе

Предисловие

Попросили написать аннотацию и выяснилось, что аннотировать надо, на первый взгляд, несвязанные между собой куски текста.

Дело в том, что они все основаны на одной жесткой концепции. Мир настолько разнообразен, что охватить, описать его весь не получится. Это бескрайнее поле.  Цепляешь то, что интересно или привлекло внимание. По форме – это опыт, попытка. На французском опыт – essai. Поэтому книжка называется "Эссе" и созвучна по названию с Опытами Монтеня, который сочинял свои Опыты сквозь призму древнеримской (и не только) истории. Ну и я пишу свои сквозь призму, предположим, мировоззрения Паскаля с поправкой на знания начала 21 века, поскольку и до меня было много людей вполне разобравшихся в принципах мироздания, просто это не пригодилось. Ты прав в своей оценке явления настолько, насколько глубоко зашел, забрался, растянул цепочку причинно-следственных связей, объясняющих сущее. Поверьте, это  – жесткое основание, фундамент, каркас, на котором покоится все остальное.  Описание оного основания не входит в задачу, в содержание данной книги, а знакомит она только с некоторыми выводами, интересными или забавными последствиями, которые помогут, я надеюсь, разным людям, разного возраста развлечься, более верно понять и сориентироваться в сути вещей и событий, оттого я назвал её в подзаголовке "опыты просвещения" для себя и других.

Шахматы

Шахматы показывают интеллектуальные возможности человека. Но, поскольку шахматы занятие вполне бессмысленное, люди способны эту бессмысленность выявить, придумав механизм, машину, способную обставить самого могучего шахматиста…

Проект сочинения для учеников средней школы

Достоевский – писатель для юношества и начинающих интеллектуалов, когда мозги ещё работают на страстях человеческих. Типажи из его книг впечатляют молодёжь примерно как рассуждения Фрейда – грубо и верно. Оттого, видимо, отношение Толстого к Достоевскому раздражительное, как к балаганному фокуснику. Заметим – искусному фокуснику…

Более серьезное внимание к героям Достоевского подразумевало бы осмысленность их поступков, и, скажем так, более вменяемое их поведение. У Достоевского таких персонажей нет, там чистый, как слеза, наив, в чём бы он ни выражался – в добродетели или пороке. У Гоголя, тоже редко какой персонаж не чудик. Гоголь, как Достоевский, другой стороной бытия занят – эмоциональной. Но Гоголь пророс до отношений личности и государства. Отношение это пассивное, страдательное: «Русь, куда несешься ты?»… Может всё идёт от подневольности русского человека, я не знаю…

Пассионарное отношение к действительности появляется у Толстого. Толстой ближе к западной традиции. Воля людей ломает хребет обществу, государству, но пока только в душе его героев. Их личная судьба вплетается в ткань истории. Фатализм Толстого от бессилия частного человека перед силой потока природы, мира или войны, а не от нежелания что-то сделать. Отсюда другое качество трагедии в его романах. У Достоевского трагедия его героев вызывает презрение или жалость, у Гоголя – сожаление и тоску, у Толстого трагедия – это действительно трагедия, это несправедливое устройство мира. В этом деле Пушкин, как и положено основоположнику, был универсален: его трагедии объемлют всё, в них есть и жалость «Капитанской дочки» и недоумение страстей «Маленьких трагедий», и классическая дилемма «быть или не быть» «Евгения Онегина»…

На фоне всей русской литературы 19 века «Герой нашего времени» Лермонтова смотрится особняком: абсолютная свобода личности – редкий цветок в наших степях, рядом с ней и с ней здесь долго не живут, это – яд. Не знаешь даже, как относиться: любить или осуждать? Свобода – это мечта, сладкий сон Максим Максимыча и его кошмар наяву в лице милейшего друга… Грустно быть свободным в несвободном мире, нечем заняться кроме самого себя…

Толстой – русский Шекспир, многословный, впрочем, и без поэтического дара. Шекспир – золотая середина в понимании ситуации человека. Другая крайность восприятия, противоположная «достоевщине», – это отстраненность, холодное препарирование, ясность разума, которая приводит в восхищение, как «Фауст», но особых эмоций не вызывает. Трагедии Фауста не ощущаешь.

Интеллигенция восприимчива к крайностям, а пролетариат, мещанство и так называемый средний класс, как правило, предпочитает золотую середину. Поэтому Шекспир, Толстой, а также и Пушкин в русскоязычном мире (в чьем случае переизбыток таланта привел к сложностям перевода), надолго останутся популярными у «широких масс читателей».

Я родился через год после смерти Сталина.

По меркам истории за ничтожный срок изменения в жизни российских обывателей произошли очень значительные. И больше вопреки, чем благодаря им.