Эссе о неформальной экономике, или 16 оттенков серого

Мы ежедневно их видим – охранники в школе, няни на детских площадках, строители срубов в дачных поселках, шоферы на строительных рынках – и ничего про них не знаем. Ведь в отличие от трансграничной трудовой миграции эти люди – наши соотечественники, т. е. внешне не выделяются, говорят без акцента, ведут себя схожим образом. Растворяются среди нас, великодушно давая возможность жителям крупных городов лепить представление о жизни в России по собственному образу и подобию. Так рождается социальный кретинизм. Сами же отходники не допускают мысли о том, что об их существовании кто-то может не знать, настолько привычна и обыденна для них такая жизнь. Но самое интересное, что об отходничестве не знает не только столичный обыватель, но и власть. Точнее догадывается, что такие люди есть, но сколько их, в каких отраслях они сосредоточены, как живут? Ответов на эти вопросы нет. Да и сами вопросы властью не ставятся, потому что, когда утопающие спасают себя сами, спасателям живется спокойнее и проще. Отходники не участвуют в митингах, так как заняты делом; не претендуют на пенсии и больничные, потому что работают неофициально; не возмущаются низким качеством бюджетных услуг, поскольку сами налогов не платят; не попадают в должники ЖКХ, потому что у них водятся денежки. Цены им нет. А раз нет цены, то нет и интереса к ним.

Отходничество – проверенная временем способность населения выживать в нелегких условиях. В крепостной России крестьян отпускали в отход, чтобы они могли заработать на денежный оброк помещику. И «прибыльному» отходнику вольная стоила существенно дороже, чем земледельцу или ремесленнику. После отмены крепостного права в город людей гнала нужда или, что важно, мотивированность на достаток. Поэтому и дифференцировались масштабы отходничества по губерниям, в зависимости от их плодородия. Черноземы, южные земли кормили щедро, а вот скудность нечерноземья и русского Севера компенсировалась заработками в городах. К концу XIX в. от половины до двух третей мужского крестьянского населения нечерноземья и северных губерний участвовали в отхожих промыслах. С одной стороны, это было прогрессивное явление, поскольку крестьяне таким образом формировали резерв пролетариата[84]. Но с другой стороны, обязательный возвратный характер этой миграции не позволял резервистам окончательно встать под знамена пролетариев, что вызывало у Ленина раздражение по поводу «бродячего характера этого населения»[85]. Отходники всегда возвращались к своей земле.

А земля живет сезонами. Соответственно крестьяне снимались с мест осенью-зимой и возвращались к началу полевых работ. У современного отходника связь с землей ослабла, но сохранились сезонность домашних дел, сезонный характер заработков у себя дома. Принципиально то, что отходник не тронется в путь, пока дома есть возможность достойно обеспечивать семью. Например, шофер Гарик обращает свой взгляд на Москву не раньше ноября, когда поток туристов в Ереван иссякает. И ждет их весеннего возращения, как ребенок – Новый год. Правда, ребенок ждет чуда, а Гарику нужны деньги. Все остальное вытравилось вечными размышлениями на тему, где их взять.

Современное отходничество возродилось в начале 1990-х годов. Поразительно, как быстро реанимировались практики, казалось бы, надежно забытые за полвека развитого социализма. Ведь в 1930-е годы отход был заменен на оргнаборы: выходцы из деревень и малых городов уезжали на стройки века и назад не возвращались, да и ехали не вполне добровольно. Так что с отходничеством было покончено. Как оказалось, ненадолго. Архаическая модель жизнеобеспечения восстановила свои права, как только вернулась нехватка ресурсов. С той лишь разницей, что прежде нехватка ресурсов сводилась к малоземелью и низкому плодородию почв, а теперь – к отсутствию или низкому качеству рабочих мест на местном рынке труда. Таким образом, отходничество носит, как и прежде, вынужденный характер. Однако, как и прежде, эта вынужденность весьма относительная: «Мотивация отходника обусловлена не только нуждой, он движим стремлением улучшить жизнь своих близких, желает, чтобы его семья жила в достатке» (с. 22). Достаток понимается как стандартный набор вещей, которыми надо окружить близких во что бы то ни стало. Плюс, конечно, оплата образования детей. Вызывает уважение такая самоотреченность, но, видя этих людей в деле, не могу отделаться от мысли, что они не работают, а «ишачат». Видимо, воедино слились рассказы шофера Гарика и торчащие из каждой сувенирной лавки Еревана ослиные уши.