Есть на Волге утес

Через некое время ворота открылись. Встретил Савву священник краснослободской церкви святой троицы Василий Тимофеев. Он знал Савву и по пути в съезжую избу рассказал, что тут укрываются отец Епифан из Темникова да сельские попы Борис, Тихон и Сергей. А главным в осаде — племянник Андреяна Петрунька.

— Позови их всех в съезжую. Дело большое есть. Я от воров послан.

Петрунька оказался молодым, — под губой не борода, а пушок. Пришли отец Епифан и все попы. Знать, что задумали бунтовщики, хотелось всем.

— Отколь пришли воры, скажи? — спросил отец Епифан.

— И в какоб числе, — прогнусавил Петрунька.

— Из каких мест воры — я не знаю, — соврал Савва, — а число их, по словам атаманов, четыре тыщи. Попал я к ним силой влекомый, а атаманы у них Федька Горбун и Стенька Кукин. Сей день они пошли Темников брать и, наверно, уже взяли. Сказано мне — слободу вашу они трогать не хотят потому, как тут воинов нет, одни попы да бабы и всякие подьячие.

— Истинно, — согласился отец Василий, — А что они хотят от нас?

— Есте у вас тюремный сиделец казак Васька? Он друг Стеньки Кукина, и просит тот Стенька, чтобы вы Ваську отпустили.

— Отпустиб, — сразу согласился гундосый Петрунька. — Тюрьба у дас ветхая, Васька дважды бежать пытался. Дадоел од всеб.

— И еще просят атаманы, чтобы провожали Ваську трое. Чтобы площадные подьячие Андрейка Бдилов да Федька Никитин. Третий подьячий — Сухота. Есть такие? Позовите.

Сбегали за подьячими. Те наотрез итти отказались.

— Ну, казак — товарищ ихний. А мы пошто? — горячился Сухота. — На смерть?

— Вы, сказано, будете заложниками. Чтобы из слободы на усадьбу, когда воры на Шацк уйдут, от вас высылки не было бы.

— «Сие обман, — упрямился Баилов. — Раз они наши имяна назвали, стало быть, хотят нас порубить.

— Имяна ваши им Логин назвал.

— Логид жив? — спросил Петрунька.

— И Логин, и дядя твой Андреян живы. В крепи сидят.

— Не пойдем! — крикнул Сухота.

— Воля ваша. Мое дело сказать.

Тогда начался жаркий спор, в котором пришли к одному — если не исполнить приказ воров, они асе равно в слободу ворвутся и так и так всех перерубят. Пока спорили, в съезжую избу набилось полным-полно людей. Все стали кричать, что если подьячие не пойдут, их надо вытолкнуть за ворота силой.

— А если мы выйдем и убежим? — спросил Сухота.

— Как хотите. Я препятствовать не буду.

Привели Ваську. Связали ему руки за спиной.

— Что, живодеры, жареным запахло, — сказал он, тряхнув кудрями. — Кончать меня будете? Вам тоже жить мало осталось. Вся тюрьма знает — пришли вольные казаки и вам башки поотрывают.

— Ты атамана Кукина знавал? — спросил Савва.

— Слышал где-то. Не помню.

— Это он за тобой послал. Выручает по казацкому обычаю.

— Ладно, коли так. Пошли. А ты в носу не ковыряешь?

— Верь.

За воротами выскочили ватажники, бросили подьячих и Ваську на лошадей, повезли в усадьбу. На дворе разделили: Баилова, Федьку и Сухоту заперли в клеть, Ваську повели в дворницкую, накормили-напоили, велели сбросить сопрелую, завшивленную одежонку, сжечь. После бани выдали хоть и траченое, но чистое белье, кафтан, красный кушак, шапку с заячьим верхом. Сначала Васька робел, не понимал, куда и зачем его привели, и помалкивал, но когда вымылся в бане, не только осмелел, но и обнаглел:

— Эй, дядя! — крикнул Ефтюшку, — После баньки зелена вина бы чарочку не мешало.

— А по шеям не хочешь?

— Но-но! Ты мне в носу не ковыряй. Не то атаману Кукину пожалуюсь.

Ефтюшка промолчал, вышел. Васька, привыкший в тюрьме много спать, сдернул кафтан, расстелил его на полу, кинул в головы шапчонку и уснул, про себя решив, что отрубить ему голову можно было бы и не мытому.

…Аленка объехала все сотни, сидевшие на осаде, поговорила с атаманами, велела: если будут раненые, посылать их в усадьбу. На двор возвратилась под вечер. Ефтюшка принял у нее коня, спросил:

— Город не взяли?

— Послезавтра. Стенька Кукин обложил острог. Пожрать принес бы. Вторые сутки атамана не кормишь.

— Иди в свою светлицу. Да не испугайся — там тебе Савва подарок приготовил.

«Опять, старый хрен, каверзу какую-нибудь подстроил», — подумала Аленка и распахнула дверь в светелку. Около стола на полу кто-то лежал, укрывшись с головой бархатной скатертью. Из-под скатерти торчали только лапти. Аленку взяло зло. «Ну, отче, я те дам подарок». Подошла, пнула носком сапога спящего в бок, строго сказала:

— Ты чо это разлегся, как дома на печи! А ну, вставай!

Васька к таким пинкам в тюрьме тоже привык, вскочил, проворно набросил скатерть на стол, запустил пятерню в кудри, разгреб их, сел на лавку. Моргая ресницами, спросил:

— Ты Кукин што ли? Где-то я тя видел?

У Аленки бешено заколотилось сердце. Она быстро подошла к окну, повернулась к Ваське спиной, чтоб не заметил запылавшее огнем лицо.

— Кафтан одень. Пуп же видно.

— Пуп это што! У меня вон лапти в пыли — пойду, смою.

— Ты как сюда попал? Наши слободу взяли?

— Поп какой-то меня выпросил. Сказал, ты велел. А слобода стоит.

— Ну ладно. Я только с коня. Мой свои лапти, придет время — позову.