Есть на Волге утес

Игумен хотел было расспросить инока дальше, но от жареной утки исходил такой запах, что не утерпеть. Снадобья начали показывать свою силу.

Через неделю Антоний прочно уверовал в силу трав — здоровье его пошло на поправку. С Аленкой он по-прежнему был ласков и если расспрашивал ее, то только о травах, об их целебном назначении. Рассказы записывал в книжицу.

— Есть трава тысячелистник. Ее тебе тоже надо пить. Она в брюхе еду варить помогает, останавливает кровь в ранах. Есть аир болотный. Хорош от зубной боли, от десен гноения. Ушибы и опухоли полынью лечи, изжогу мятой. Чирьё целебствуй цветами — ноготками, гной — таволгой. Для ран свежих — лучше подорожника нет. А еще для этого хороши мать-мачеха, крапива, рута, горчавка.

Так в лечении, в разговорах прошел месяц. Игумен встал, ходил по монастырскому двору, потом уехал по наделам. Аленке совсем без игумена делать нечего. Первые два дня ходила по монастырю, осматривала ворота, степы. Поняла — монастырь все одно, что тюрьма — не убежишь. У ворот сторожа, па стенах монахи с пищалями, пушкари. Однажды, проходя по двору, услышала у ворот шум. Подошла, глянула, а под сводами Настя. Монахи-сторожа пустили ее в калитку и, кобели, тискали, пытались целовать. Настя отбивалась руками и ногами, бранилась по-мордовски. Монахи ржали, как жеребцы, лезли ей за пазуху. Аленка подбежала, крикнула:

— А ну, отпустите ее! Инако игумену нажалуюсь.

Монахи ринулись к воротам, один задержался, зло спросил:

— А тебе-то она зачем? Куда ты повел ее?

Аленка показала сторожу кулак, увела Настю в келью. Там, торопясь, Настя рассказала, что послал ее отец, чтобы упредить. У трех озер появился пристав из Москвы, допытывался у отца: куда девались приблудшие к нему поп и девка. Ефтишка мог бы соврать, но около него в тот час был игумен, и пришлось сказать правду. Игумен обещал приставу все узнать и, если под видом пария скрывается девка, — задержать ее и выдать.

Яков Хитрово был прав — приказная машина пущена, ее не остановить. Царю, чай, теперь не до колдуньи-девки, он, может, забыл про нее давно, а указ был, пристава по земле шастают, ищут девку и найдут.

Пока Аленка раздумывала, как ей бежать из монастыря и куда бежать, приехал игумен. Аленка по взгляду поняла — по ее душу приехал владыко. А тот позвал келаря, сказал:

— Ни из ворот, ни в ворота — никого! Пушки на стены поставить, пищальников круглые сутки со степ не убирать.

— Что стряслось, владыко? — спросил Тит.

— Воры Кузьмодемьянск взяли! То и гляди у нас будут.

— Господи боже, сохрани нас!

— Монастырских тяглецов будто подменили. Платить за пустоши никто не хочет, в Ярминске-селе мужики накинулись на меня — еле ноги унес. И еще новость: по повелению государя ищут девку-колдунью, и девка эта у нас в обители.

— Я догадывался, владыко. Это твой служка Ляксашка.

— Догадки мало. Надо истинно узнать, что он — девка. А то приставу донесем, а у него окажется… Смех и грех будет.

— Мало дел. Позову я его, да и посмотрим.

— Удумал тоже. Два мужа разоблачают третьего. Для чего? Вели истопить баню, вот тут его раздеть как раз кстати.

Аленка топила баню и все время думала, как бы вырваться отсюда. И надумала. Наносила воды, выскребла косарем полы до желтизны, раскалила каменку докрасна и шмыгнула к задним, запасным, воротам. Сторож было загородил калитку бердышом, но Аленка сказала, что владыка повелел принести в баню можжевельника. Такое бывало и раньше, потому калитка открылась. Аленка наломала в лесу охапку можжевельника, вернулась в баню, разбросала пахучую хвою по полкам, сбегала в каморку, собрала свои пожитки в котомку. Она рассчитала так — в баню игумен пойдет вечером, залезет в мойную, а она тем временем выбежит к воротам, вроде снова за можжевельником, страж в темноте ее котомку не заметит, выпустит.

Антоний, не глядя на Аленку, прошел через предбанник, скрылся в клубах пара, хлынувших из раздевальни. За ним вскочил туда же келарь Спустя минуту он вышел, сказал тихо:

— Иди туда. Владыко велит.

— Зачем? — так же тихо спросила Аленка.

— Спинку владыке потрешь, веничком похлещешь.

— Не пойду я!

— Что ты, что ты, — зашипел келарь. — Владыка ныне так зол, так зол. Иди!

— Отчего зол?

— Стенька Разин Кузьмодемьянск взял.

— Далеко это?

— Верстов двадцать отсюда.

— Вот как! Ну ладно, — Аленка скинула рясу, спустила портки, осталась в рубахе и подштанниках, открыла дверь. Келарю сказала: — Ты иди, Титушка, иди. Я владыке спинку потру, веничком его поглажу.

Антоний лежал на полатях вниз животом, над ним клубился пар.

— Разболокайся, — сказал он кратко и вроде ласково.

— Ничо. Я так.

— Не стыдись. О том, что ты девка, мне ведомо.

— Тем паче. Я греха боюсь.

— Тебе не греха надо бояться, а царского пристава.

— Перед царем у меня вины нет.

— Зачем тогда в портки спряталась?

— Затем, что колдуньей меня сочли. А я разве тебя колдовством вылечила?

— Чтоб я тебе поверил, и ты доверься мне, — игумен спустился с полатей. — Покажись!

— Ты что, девок отродясь не видывал? Где же святость твоя? — спросила Аленка, наливая в шайку крутой кипяток.