Есть на Волге утес

— Ни Авраам, ни Исаак, ни Иаков не гнушались женскими прелестями, а для нас до сих пор святыми остались. Я токмо гляну на тебя. Ну?! — Игумен проворно подскочил к Аленке, рванул рубаху за ворот. Аленка с силой оттолкнула его, он поскользнулся на мокром месте, рухнул на пол. Подняв шайку, Аленка плеснула кипятком на рыхлое брюхо игумена. Антоний взвыл волком, дверь распахнулась, в мойную ворвался келарь Тит. Он не успел ничего разглядеть в парном тумане, мелькнула перед его лицом липовая шайка, хлестнула по глазам крутым кипятком.

Аленка перескочила через завизжавшего келаря, набросила на себя рясу, вырвалась во двор. Мимо нее пробежал монах и, стараясь перебить крики и вопли игумена и келаря, завопил:

— Влады-ко-о! Стенька Разин у обители!

Около задних ворот страж захлопнул калитку перед носом Аленки, крикнул:

— Куда лезешь, дурной! Воры за воротами!

2

Взятие Кузьмодемьянска всколыхнуло всю округу: от Свияги до Суры по правому берегу Волги, от Кок-шаги до Ветлуги по левому. Если раньше мятежные люди Поволжья опасливо, кучками или в одиночку, тянулись в леса, то теперь к Кузьмодемьянску хлынули людские потоки со всех сторон. Шли лесные ватаги, брели беглые одиночки, срывались с места целые деревни. Поднялись почти все горные черемисы уезда, нарастал через Волгу приток луговых черемис. Опустели земли Спасского и Троицкого монастырей, поднимались монастырские крепостные Семиозерной, Раифской и Мироносицкой обителей.

Атаман Илья Иванович Долгополов не успевал считать свое войско, распределять пришельцев по десяткам, сотням и тысячам. Всех инородцев он отсылал к Мирону Мумарину. За какую-нибудь неделю в городе скопилось около 15 тысяч повстанцев. Причем русских 6 тысяч, инородцев 9.

Все оружие, какое было в городе, расхватано, к концу подходили житные запасы.

В один из вечеров Илейка собрал сотенных и тысячных атаманов на совет.

— Ну, господа атаманы, пора дело делать. Будем тут сидеть, нас казачки с портянками сожрут. Уже потихоньку грабить своих же мужиков начали. Надо разбегаться. Я мыслю так: тысячный атаман Ивашка Сорока пойдет на Цывильск…

— Ходил уже, — хмуро заметил Сорока. — У Чебоксар по мордасам надавали.

— Ты, калена вошь, без спросу ходил, со своей тысячей. А на Цывиль надо вести тысячи три. Надо пушки брать. Дадим тебе две.

— Это иной разговор.

— Я пойду на Ветлугу. Две пушчонки возьму да пять тыщ войску. Мирон со своими черемисами на Свияжск.

— Може, лучше на Ядрин? — предложил Иван Шуст.

— В те места Степан Тимофеич свое войско повел. Туда нам вклиниваться не велено. Ты, Ивашка, оставайся в городе и если чуть чего — шли гонцов. Цывиль, Сура, Ветлуга — это как бог велит, а ты со своим городом всему войску подпора. Кузьму-город нам отдавать никак нельзя. Это помни.

— Послушай, Илья, — Мумарин подошел к столу, — Пришли ко мне из деревни Коптяковы и из деревни Кадышевы трое: Янсайко, Юванайко да Атюйко — крепостные Спасо-Юнгинского монастыря. Говорят, что у архимандрита Антония много муки, зерна и прочего запасено. Может, пусть сходят?

— Дай им сотню Акпарса в придачу. Зерно и мука нам надобны.

После совета мятежное войско разделили начетверо.

3

Савва, пока ездил с мурзой, время даром не терял. По пути заскочили они в Семиозерную пустынь, напугали до полусмерти игумена, забрали у него всю бумагу, что была, и начал Савва строчить «памети». Чуть не в каждой деревне оставляли они разинские письма, двигались к Цывильску. Как-то на длинной лесной дороге, которой не было конца и края, они разговорились. Савва спросил:

— Пошто ты крюк большой делал? В Цывильск бы от Тетюшей, да напрямую, — куда ближе.

— Людей надо больше увидеть, это самое, паметей больше отдать. И еще скажу — есть у меня середь чуваш, это самое, родовое гнездо Ахпердино. Давно там не был — надо заехать. Там у меня пятьсот душ, это самое…

— Вот ты — и мурза, и богат. Что тебя к Разину кинуло?

— Злость моя, обида.

— Кто тебя обидеть мог?

— Я, это самое, не совсем татарин буду. Больше половины, это самое, я чуваш. Отец мой чувашский князь был, женился на татарке. Умирая, сказал: «Ты, Ахпердя, это самое, веру Магомета возьми, на татарке женись, тогда, это самое, большим человеком от Казани станешь. Я веру мусульманскую взял, на татарке женился, а большим человеком от Казани не стал. Мне еще хуже стало. Казань меня теперь чувашином считает, а чуваши, это самое, татарином. Ни от кого мне корысти нет, я беднеть стал, безвластен стал, и мурзой я от Стеньки Разина зовусь. А так я кто? Тьфу! А Степанко-атаман обещал меня ханом Казани поставить. Ыых! Если я ханом стану — я татар в баранин рог скручу, чуваш скручу, русских с наших земель выгоню…»

— Одначе Степан Тимофеич тоже русский, да и казаки…

— Стенька в Москве царем, казаки на Дону будут, а вся Волга Ахперде будет. Столицу ханства в Ахпердино построю, в Казани только махай варить буду.

— Но Степан мужикам волю обещал.

— Много ты понимаешь, курак![3] Степанко, став царем, про свои обещания забудет, а я и не обещал ничего никому.