Есть на Волге утес

Оставив Савву в келье, ушла в каморку, под лесенку. Но заснуть не могла до утра. Роем гудели в голове поповские хмельные речи, снова нахлынули воспоминания о кудрявом, голубоглазом казаке, растревожили душу.

Утром Савва, опохмелившись, повел те же речи:

— Назвал тебя народ атаманом, и держись. Супротив его не пойдешь.

— Страшно, отче.

— Нам теперь, Алена, выбор мал. Либо в стремя ногой, либо в петлю головой. Собирай ватагу — я говорить буду. Да приоденься, как следоват. Ты теперь атаман, а не девка. Я будто чуял — в пути подобрал шлем воеводской. Шишак медной, нашлепки слебряны, а завеса на ушах — кольчужны. На-ко, примерь.

Так случилось, что слава об Аленке понеслась из разных мест. Началось, я думаю, с кузьмодемьянцев, побывавших в монастыре. Они на обратном пути шли с подводами медленно. Останавливались в каждой деревне и рассказывали, как девка-монашка открыла им монастырь, дала хлеб, мясо, овощи. Все долговые бумаги, крепостные книги и другие кабальные списки сожжены— теперь все люди уезда вольные.

Эта весть побежала по деревням с прибавками и переделками, и скоро передавалась уж совсем по-иному. Говорили, что-де в Спасовой обители появилась монашка небывалой смелости, доброты и щедрости. Она-де с горными черемисами взяла монастырь, подрала и пожгла все кабальные записи и объявила волю.

Много рассказывали о ней монахи, разбежавшиеся из обители. Они говорили, что девка сперва вылечила игумена от тяжкой болезни, а потом убила, обитель пограбила и зовет всех мужиков служить не богу, а черным людям.

Немалая доля в славословии принадлежала Ефтюшке. Он, узнав об монашке, сразу догадался, что это Аленка, и стал ходить по пустотным землям и говорить про девку-мордовку, ставшую атаманом. А на пустошах собрались все больше мордовцы из-под Алатыря — им свой атаман был больно кстати. Тем более, что Ефтюшка, рассказывая о смелости Аленки, приводил пример, как она, безоружная, пошла на конокрада с саблей и взглядом выбила эту саблю из рук разбойника. Все эти разговоры передавались из уст в уста, обрастали самыми невероятными подробностями, и слух об атамане Алене пошел гулять по земле.

И потянулись в обитель Спаса-на-Юнге мятежные бунтовые люди.

5

Они ехали рядом, стремя к стремени. Кони под ними были добрые — их подбирал для атаманов сам Ивашка Шуст. Тот, когда его поставили воеводой Кузьмодемьянска, с чего начал? Перво-наперво собрал со всей округи лошадей, выбрал наилучших, отдал атаманам Остальных заверстал в конные сотни. Себе про запас оставил десяток самых резвых.

Когда Илейка и Миронко надумали ехать в монастырь, Ивашка оттянул Мумарина в сторону и, вроде бы по секрету, сказал:

— Слышь, Миронко, в том монастыре, по слухам, некая монашка объявилась, ну, прямо бой-баба. Ты черемис— за тебя она не пойдет, Илейка женат, а мне она в самый раз. Ты сивую кобылу, что под Побединским ходила, знаешь? Так вот, уведи ее этой монашке и скажи — от Ваньки Шуста подарок. И еще скажи — пусть едет в Кузьмодемьянск, воеводшей ее сделаю!

— Она в монастыре за хозяйку. У нее лошадей своих полно.

— Много ты понимаешь! Знаю я монастырскую лошадню — на них пахать да воду возить. А моя кобылка лучшая в Кузьме! Она яко лебедь белая и крутошеяя.

И вот теперь подарок для Аленки вышагивает сзади атаманов, привязанный за повод к луке седла. У мужиков разговор идет тоже об Аленке:

— Значит, так и сказал: «Сделаю воеводшей»? А ты?

— Мое дело последнее. Я ведь знаю, что Грунька тебя бросила, а у Аленки к тебе сердце лежит.

— Любишь что ли?

— Видел всего два раза, а из головы не идет. Да что тут говорить! Твоя она, ты — с ней в Москву пришел.

Илья ничего не ответил Мирону, задумался. По сторонам дороги шумел на осеннем ветру осинник, крутясь, падали на влажную землю желто-пунцовые листья. Илья, помолчав немного, заговорил снова:

— Вот мы друг дружку побратимами назвали. А знаешь ли ты, что это больше, чем братья? Иные братья меж собою как волки живут, а побратимы судьбой связаны, они друг друга по воле выбрали, по сердцу. И дело у них одно. И вот я тебе о думках своих расскажу. Никому не сказывал, а тебе расскажу. Теперь скрывать нечего, Степана Тимофеича под Синбирском разметали…

— Да и как скроешь, если оттуда в наши места люди валом валят. Об этом теперь все знают. Сказывают, он на Дон пошел за подмогой. Ждут.

— Нет, подмоги, браток, не будет. Я сам казак и казачишек знаю. Все, кому воля дорога, с Разиным раньше ушли, теперь они либо побиты, либо к нам соберутся. А на Дону остались казаки крепкие, домоседливые. Их на кичку не поднять. Жаль, атаман малодушен и малоумен оказался. Сбежал.

— Может, и вправду за подмогой?