Есть такие края…

Ольга сбилась со счета, сколько прошло дней в таком режиме, может два, может три. Руки ее покрылись потрескавшейся коркой, казалось, и душа окаменела. Она уже никому не сочувствовала и никого не жалела. Однажды утром сержант Изотова сказала, что кто-то должен поехать на передовую, чтобы раздать ротным санинструкторам перевязочный материал и самые необходимые медикаменты. В госпитале не хватало квалифицированных сестер, поэтому решено было отправить кого-нибудь из хозвзвода. Ольга вызвалась ехать, думая с замиранием сердца, что не отпустят. Но кроме нее никто не горел желанием ловить пули на передовой. Она получила лекарства и накладные и погрузилась в полуторку, груженную боеприпасами, специально заехавшую за ней. Казалось, машина была полностью фанерная, женщина не представляла, как такое сооружение может самостоятельно передвигаться. Но к ее удивлению, полуторка зарычала и довольно резво понеслась по ухабам. За рулем сидел пожилой дядька, представившийся Карпом Степановичем. С шутками и прибаутками они доехали до первого взвода. Непосредственно на передовой стоял ужасающий запах, который ударял в голову даже ей, которая теперь могла спать на навозе. На ее замечание, шофер сказал: «А что ты хочешь? Целая армия гадит. Ты думаешь, что самое страшное для солдата? Вонь и вошь. Так-то». Ольга передала медикаменты молоденькой некрасивой медсестричке. С разрешения Карпа Степановича она быстро пробежала вдоль окопов, выкрикивая фамилию мужа. Она не надеялась, что кто-то скажет, где его искать, ведь у Пашки не было документов, и вряд ли кто-то знал его фамилию. «А вдруг не найду?» – думала Ольга, и в горле застревал комок. Но она продолжала шутить, в ответ на шутки Степаныча, потому что не хотела, чтобы он ее о чем-то начал расспрашивать. На следующей остановке нужно было разгружать боеприпасы. Бойцы подошли к машине, начали стаскивать ящики и уносить их поближе к окопам. Ольга пошла в блиндаж к санинструктору. Возвращаясь, на бруствере окопа она буквально наткнулась на Пашу. Он был худым, грязным, с отросшей щетиной, но в глазах его светился какой-то лихой огонек. Они обнялись, им нужно было о многом поговорить, но они не могли найти слов, и молча, шли между окопов и воронок, взявшись за руки. Наконец, они остановились у порванной колючей проволоки, намотанной на два столба.

– Надо выбираться отсюда, – сказала Ольга.

– Киссон, я не могу уйти сейчас, – ответил муж.

– Почему?

– За нами Москва. А за Москвой Урал. Если не мы, то кто?

– Паша, очнись. Ты же понимаешь, что это не наша война.

– Ну да, мы только фильмы про войну смотреть можем, и слезы глотать, когда «Прощание Славянки» слышим. А как дело дошло до дела, мы в кусты.

– Но ты же знаешь, чем все закончится.

– Киссон, я своих мужиков не оставлю. Не проси. Да и кто знает, как нам выбираться? Пусть все идет, как идет.

Паша обнял жену, коснулся потрескавшимися губами ее щеки. Над ними со свистом полетели снаряды, началась наша артподготовка. Ольга оторопела от ужаса. Муж столкнул ее в ближайшую воронку, и побежал к своему окопу. Снаряды летели еще несколько минут, потом наступила оглушительная тишина, а потом откуда-то издалека понеслось: «За Родину! За Сталина! Ура!» Ольга выбралась на край воронки и смотрела, как серая людская масса поднялась из окопов и двинулась в сторону ближайшей деревни. Женщина побежала за ними, пригибаясь от страха, запинаясь о трупы, она старалась не упускать из вида ту группу, в которой, как ей, казалось, был Павел. Наступление шло сначала бодро, но достигнув окраины поселка, захлебнулось.