Есть время жить

Если бы ты знал, сколько раз хотела подойти к тебе, взять за руки и посмотреть в глаза. Просто посмотреть в глаза, даже не говоря ни слова… Может, даже один долгий взгляд смог бы изменить события и удержать тебя здесь, с нами? Кто знает… Теперь мне так хочется многое тебе сказать, но ты этого не услышишь. Ну почему, почему, почему я не сказала этого раньше? Ведь все мы знали, что ходим по краю пропасти, что каждый день может быть последним, и все равно — даже в аду проявилась неистребимая человеческая привычка откладывать все самое важное на некое далекое «потом», которое может и не наступить… Вот и я поддалась такой простой, такой объяснимой человеческой привычке, и все откладывала, откладывала самое важное… А объяснения всегда найдутся — настроение не то, нужно найти подходящий момент, подходящее время и место… Да разве это важно? И чем дольше пишу, тем отчетливее понимаю, что именно эти простые слова и могли удержать тебя здесь, с нами, в этом аду. Но разве я имела право удерживать? Или это просто запоздалая попытка оправдаться, снять с себя горькую ответственность за поступок, вернее — за не-поступок, и найти никому уже не нужные оправдания? Совсем я запуталась… Ведь не-поступок тоже может оказаться поступком и потянуть за собой целый ворох тяжелых последствий. Не сказанное вовремя слово, не протянутая вовремя рука… И все: момент упущен, события пошли по другому пути, и это может оказаться путь в никуда, в кромешную темноту, из которой нет возврата.

И что теперь толку утешать саму себя и представлять, что ты стоишь у меня за спиной и читаешь эти строчки! Даже если это и так (на что я очень надеюсь, потому что больше мне все равно надеяться не на что), мои слова ничего не изменят. Если бы они были сказаны вчера, они могли бы что-то изменить, а теперь? Я боюсь это произнести — может, уже поздно… Да, Робби, я понимаю, что должна была сказать это намного раньше, но и ты меня пойми — ты был очень закрытым человеком, никого никогда к себе не подпускал, и я просто не смогла решиться. Всегда в голове крутились малодушные мысли — что ты скажешь, да как посмотришь, да что подумаешь, да как это будет выглядеть… Для откровенности тоже нужно мужество, и у меня его не хватило.

Да, я знаю, что ты женат. Но сейчас… Сейчас это для меня неважно. Так хочется обнять тебя, прижать к себе, чтобы ты хоть на несколько секунд забыл об этом кошмаре, в который превратилась наша жизнь. Теперь ты без сознания лежишь на кровати, а мне остается только лить слезы над твоим дневником и писать бессмысленные слова, которые ты должен был услышать вчера. Когда примчался Линас с доктором, меня выгнали из комнаты — дескать, ничем помочь я все равно не могу, а плакать и в другой комнате можно. Левке-то проще — когда все только началось, он лег тебе на ноги, вцепился всеми когтями в камуфляж, уткнулся носом в колени и замер. Кажется, за все время он даже не шевельнулся, только прижимался к тебе, словно пытался прикрыть собой… Никакими силами его не отдерешь! Да никто Левку отдирать и не собирался, не до него сейчас. А если бы я тогда обняла тебя и уткнулась носом в шею, это что-нибудь изменило бы?! Жаль, нет у меня таких когтей, как у Левки, вцепиться не могу — намертво, чтобы не отодрали…

Айвар

17 апреля, утро

Ночью я так и не заснул — ворочался с боку на бок, вставал, курил одну за другой. До двух часов просидел рядом с Робертом, потом меня сменил Альгис — мол, ему все равно не спится, да и годы уже не те, чтобы их на сон тратить. Поднялся на второй этаж, к себе в комнату. Думал, что только до подушки доберусь — и выключусь. Ни черта подобного, хоть баранов считай! Так и промучился до самого рассвета. Когда начало светать, вышел на веранду, закурил, и вот тут меня и накрыло, словно волной… Вдруг стало страшно. По-настоящему страшно. Представил, что вчера все могло закончиться по-другому, и даже скулы судорогой свело. Это что, усмехнуться пытаюсь? Ну-ну… Увидел бы кто-нибудь — испугался, больше на оскал похоже.