Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

Институтское болото встревожилось, пришло в движение. О новом директоре стали распространять грязные слухи, стали сплетничать, причем сплетни строились умело, на очень хорошо продуманной и отлично организованной основе, и к моменту, когда мы с ним встретились, честный человек был уже настолько ошельмован, что во время рассказа о своих злоключениях не раз принимался утирать слезы — седой, взрослый, многое повидавший на своем веку коммунист с довоенным партийным стажем. И дома у него, как он сказал, тоже было плохо — всех домашних взвинчивали анонимные письма, кляузы.

Я понял, что должен вмешаться в эту историю, должен вступиться за этого директора. Собрав большой материал, думал написать резкую статью в газету. Получился же роман «Молодость с нами», повествующий о человеке, которого я назвал Павлом Петровичем Колосовым, роман, написанный в защиту Павла Петровича.

Забегая несколько вперед, должен сказать, что после опубликования и романа «Молодость с нами», и особенно романа «Братья Ершовы» в некоторых литературных кругах началась нелепейшая кампания угадывания, кто из реальных лиц стоит за тем или иным персонажем того или иного романа.

Нелепейшим я это занятие называю потому, что как в спорте есть неспортивные приемы, так и в толковании литературы встречаются приемы, ничего общего не имеющие с подлинной литературой. Каждому, кто в своей жизни написал хотя бы один захудалый рассказец, известно, что если ты и впрямь возьмешь прообразом для своего героя кого-либо из своих близких, кого-либо из своих друзей или недругов и даже если будешь стараться списывать его с наивозможнейшей похожестью, то это все равно уже не будет ни твой реально существующий друг, ни твой реально существующий недруг. От них могут остаться те или иные черты внешности или характера, но только черты, составные части, и не больше. Все равно к читателю придут другие люди с чертами, заимствованными не от одного живого лица, а от многих, синтезированные, обобщенные. Это же элементарный закон художественного творчества, и кто из толкователей не хочет с ним считаться, то такой толкователь или уж слишком сам далек от творчества, или — что гораздо хуже — из каких-то ему только ведомых побуждений прикидывается Митрофанушкой от литературы.

Когда началась эта детская болезнь узнавания и угадывания, в Москве и в Ленинграде обнаружилось не менее пяти Серафим Шуваловых, несколько Мукосеевых, четыре Орлеанцева, множество Крутиличей, режиссеров Томашуков и даже под безымянную вещунью-художницу ухитрились подвести в качестве прообразов четверых сущих мужчин и одну престарелую девицу. К каждому подлецу стала выстраиваться очередь прообразов-добровольцев. Но почему-то никто не признавался и не признается в похожести ни на Дмитрия Ершова, ни на Гуляева, ни Павла Петровича Колосова, ни на секретаря райкома Макарова, то есть на героев положительных качеств, хотя —логика остается логикой — если считать, что негодяи списываются с натуры, то почему же это исключается при создании образов хороших людей?

Потому, видимо, что дело идет против логики, что узнавания и угадывания в литературных героях лиц реальных, повторяю, ничего общего с литературой и литературной критикой не имеют. Они порождение литературной неграмотности в одном случае и недобросовестности, склочничества и групповщины — в другом.

После «Молодости с нами» я снова засел за роман об обороне Ленинграда. Писал его до 1956 года. В 1956 году, как вы знаете, произошло известное завихрение в некоторых незрелых, нестойких и путаных умах.

В писательской среде это завихрение ощущалось особенно. Известно, например, какая свистопляска происходила при обсуждении в Московском клубе литераторов романа Дудинцева «Не хлебом единым».

Были и другие не слишком радостные выступления, связанные с этим завихрением, с этой лихорадкой.

Не может быть, думал я тогда, чтобы нечто подобное происходило и в народной толще — там, где строят, где создают материальные ценности, крепят и умножают мощь нашего государства, и, пораздумав, поехал в Донбасс. И действительно, пока какие-то одиночки бушевали, народ советский спокойно трудился, уверенно шагая все вперед и вперед.

Что же я хотел показать в романе «Братья Ершовы», во имя которого снова отложил на время свой «ленинградский» роман?

Я хотел показать и конкретные проявления самой «лихорадки» в известной среде, и ту крепость организма нашего общества, который способен сопротивляться болезни, который и на этот раз справился с болезнью и будет справляться с любыми недугами и впредь.

После «Ершовых» я опять сел за работу над романом об обороне Ленинграда. Главы из него были опубликованы весной 1959 года в журнале «Огонек».