Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

Дорогой друг! С большой и особой радостью побыл бы я сегодня с Вами в так хорошо знакомом мне гостеприимном Вашем доме, чтобы еще и еще увидеть Вашу неизменно жизнерадостную улыбку, услышать Ваш неторопливый голос.

Вам восемьдесят лет. В Ленинграде долгие годы жила и работала замечательная советская писательница Ольга Форш. Когда ей исполнилось восемьдесят, она сказала на юбилейном заседании: «Нет, нет, я этого не ощущаю. Мне не восемьдесят, а четыре раза по двадцать. Да, да, по двадцать. Всего-то!»

И в самом деле, разве возраст писателя определяется годами? А не определяется ли он творчеством писателя, его книгами? Пока писатель в книгах идет вровень с временем и даже опережает его, он молод, невзирая ни на восемь, ни на десять десятилетий своей жизни. Он молод, пока его книги читаются и волнуют читателей.

Вы молоды, дорогой друг. Ваши книги еще только сейчас приходят к людям других стран и расходятся по миру все шире и шире. Вот они уже появились на русском языке в нашей стране, вот их перевели на болгарский язык, и они стали достоянием читателей Болгарии, вот их читают поляки... А вместе с книгами все шире по земле расходятся и Ваши мысли.

Я пишу эти строки в моей, знакомой Вам рабочей комнате, где Вы не раз бывали вместе с госпожой Пре-мой. Передо мной на столе — подаренные Вами массивные слоны из цейлонского розового дерева, которые своими боками поддерживают стопу книг. Среди этой стопы и Ваш «Последний век», и Ваша «Тайна змеиного острова», и Ваша большая интересная работа «Буддизм и культура», и Ваша повесть о родной деревне, о Вашем детстве и юности. И когда я по временам заглядываю в эти книги, мне отрадно думать, что, несмотря на восемь с половиной тысяч километров, которые лежат между Москвой и Коломбо, мы с Вами сердцем и помыслами всегда вместе.

Желаю Вам здоровья, бодрости, радости творчества. Обнимаю Вас крепко и искренне.

Ваш В. Кочетов

15.3.1970 г.

«СВОБОДА» «СВОБОДНОГО МИРА»

Это многолетняя и, надо сказать, уже застарелая до хронического состояния тяжба капиталистического мира по поводу так почему-то остро волнующей его несвободы творчества в Советском Союзе. Со этой несвободе постоянно негодуют в газетах, в еженедельниках и ежемесячниках, выступают с трибун различных собраний, посвящают ей монографии, книги различной толщины. И надо полагать, что какая-то часть читателей и слушателей всего этого, а может быть, и все они верят в то, что так оно и есть на деле. Дескать, бедняжки советские писатели не имеют ни малейшего права писать о том, о чем бы им хотелось, пишут лишь по таинственной указке откуда-то «сверху», живописцы и скульпторы выполняют предписанные оттуда же строгие заказы, актеры играют ненавистные роли в ненавистных спектаклях.

Да, у нас есть запрещения. Например, на порнографию, на изображение того, что, возможно, с полмиллиона лет назад и было достоянием всего стада наших предков, но по мере удаления человека от первобытного состояния стало касаться лишь двоих.