Эстер Уотерс

Когда Эстер оделась, мать и дочь преклонили вместе колени и прочли молитвы, после чего Эстер сказала, что она хочет прибраться в комнате, а покончив с уборкой и не слушая уговоров матери, занялась хозяйством.

После обеда Эстер взялась помочь сестрам делать собачек — набивать бумагой каркасы, обклеивать их, вырезать шкурки по шаблонам. В пять часов, напоив ребятишек чаем, мать и дочь решили немного пройтись. Прежде они, бывало, частенько ходили на вокзал Виктории, поглядеть на оживленную толпу, или прогуливались по Бекингем-Пэлес-роуд, разглядывали витрины. Обе получали своеобразное грустное удовольствие от этих прогулок. Мать чувствовала, как заботы все больше пригибают ее к земле, как слабеют ее силы, ибо ноша ее из года в год становится тяжелее; а дочь полна тревоги и страха перед будущим и горьких сожалений о прошедшем. Но их объединяла и поддерживала глубокая привязанность друг к другу. Во время этих прогулок Эстер всегда заботливо охраняла мать, оберегала ее в толпе, помогала ей переходить улицу на оживленных перекрестках, и не раз какой-нибудь случайный прохожий останавливался и смотрел им вслед, привлеченный этим зрелищем необычайной заботливости, которой молодая женщина окружала старшую. Они мало разговаривали, больше гуляли молча, иногда перебрасывались случайными замечаниями, и только эти отрывочные фразы говорили о том, что было у каждой из них на уме.

Во время одной из таких прогулок миссис Сондерс, заметив в витрине магазина детские распашонки и фланелевые пеленки, сказала:

— Знаешь, Эстер, а ведь пора подумать о приданом для малыша. Надо подготовиться заранее. Никогда не знаешь, доносишь ты полный срок или нет.

Слова эти поразили Эстер: она вдруг осознала, как близок и неизбежен роковой час.

— Ты должна иметь все наготове, детка. Кто его знает, как оно обернется Уж сколько раз я прошла через это, а все равно, и мне бывает не по себе. Как начнутся, бывало, схватки, погляжу на кухне по сторонам и подумаю: может, в последний раз все это вижу.

Слова эти были сказаны вполголоса, так, чтобы только Эстер могла их услышать: продавщица в это время доставала с полки кое-какие вещицы для новорожденных, которые миссис Сондерс попросила ей показать.

— Вот, — сказала продавщица, — ночная рубашечка — шиллинг шесть пенсов, вот фланелевые пеленки — шиллинг шесть пенсов, и вот распашонка — шесть пенсов.

— На первых порах этого хватит, дорогая, а если ребенок останется жив, купишь еще.

— Ну что ты, мама, конечно, он будет жить. Как может быть иначе?

Тут даже продавщица улыбнулась, а миссис Сондерс сказала, обращаясь к ней:

— Когда им это впервой, они всегда надеются на лучшее.

Продавщица возвела глаза к небу, вздохнула и сочувственно осведомилась: значит, у дочки первые роды?

Миссис Сондерс утвердительно кивнула и тоже вздохнула, после чего продавщица спросила ее, не нуждается ли и она в приданом для новорожденного. Миссис Сондерс ответила, что у нее уже есть все необходимое. Продавщица завернула покупку, и мать с дочерью направились к двери, но Эстер вдруг сказала:

— Я, пожалуй, куплю еще материи и сошью все, что нужно, на смену, — будет, по крайней мере, чем заняться по вечерам. Приятно как-то сделать все самой.

— У нас есть превосходный материал по шесть с половиной пенсов за ярд.

— Можно взять три ярда, Эстер. Если с ребенком не все будет ладно, пригодится тебе самой. И возьми еще три ярда фланели. Почем у вас фланель?

— У нас есть превосходная фланель, — сказала продавщица, выкладывая на прилавок тяжелый отрез и тускло-желтой оберточной бумаге. — Десять пенсов ярд. Для распашонок нужно брать самый лучший сорт.