Естественный ход событий (СИ)

Помимо двух категорий, что не стеснялись подходить ко мне и начать разговор, существовала еще и третья, в которую входило большинство жителей нашего города. Эти люди смотрели на меня издалека, указывали пальцем и шептали друг другу свои тайные мысли, не спуская с меня подозрительных взглядов. Если раньше для подобных людей я была женщиной полицейским, которая скоро сломается под тяжестью службы или не выдержит грубого мужского коллектива, то сейчас я просто испорченная. Негодная. Грязная. Запятнанная. Потому что больше полугода провела внизу, среди отбросов общества. Я такая же. Я одна из них. Слыша их отвратительные разговоры, я гадала, как собираюсь охранять их сон, если моя форма полицейского для них теперь является не доказательством благих побуждений, а наиболее заметным маркером: «Эй, смотри, эта та девчонка-полицейский вернулась из тюрьмы». Проходя мимо, я против воли слышала их ужасные предположения о моей судьбе и гадала, сколько им потребуется времени, чтобы забыть о моем прошлом. Меня поражала и эта грязь в их мыслях, которой я не замечала или не понимала раньше. Сейчас, когда усилиями Эльткрида и Заксена я вижу суть их мерзопакостных разговоров, мне не остается ничего кроме удивления собственной слепоте. Неужели раньше я правда не понимала сути этих высказываний? Теперь ясно, почему Адаже и командир так удивлялись моей недогадливости. Я правда была невыносимо глупа. Мне хочется верить, что я действительно выросла и поумнела за время, проведенное внизу.

…

— О, не волнуйтесь, я позабочусь о том, чтобы ваши волосы приобрели былую роскошь, — мягко сказала мастер, осмотрев мою потрепанную прическу, и принялась за приготовления.

Поначалу я не обращала внимания на недоуменные возгласы за спиной, но вскоре это стало совсем невыносимо. Люди узнавали меня на улицах и открыто ужасались видом моей прически, состоянием кожи и «каким-то не таким» взглядом. Такое повышенное внимание к моей персоне выматывало. Волосы отросли и стали неопрятными, а кожа и ногти выглядели хуже, чем когда-либо, но не настолько, чтобы вызывать столько волнения со стороны прохожих. Не будь я печально известной осиротевшей дочерью политика, прожившей несколько месяцев в тюрьме, никто бы и не подумал указывать мне на мой несчастный пошарпанный вид. Но им нравилось. По какой-то неведомой мне причине им нравилось смотреть на меня такую: бледную, исхудавшую, поблекшую. Выискивать печаль в моих глазах. Смотреть в них и гадать, что же произошло внизу с «этим несчастным ребенком», с упоением смаковать тему моего прошлого, а после с напущенной печалью в голосе предлагать мне руку помощи.

За спиной послышался резкий тонкий возглас: «Да что ты!».

Я посмотрела на отражение в зеркале. У входа в зал две немолодые дамы перешептывались между собой, не стесняясь глазеть на меня:

— Да точно тебе говорю! — шипела женщина в отвратительной огромной шляпе той, что нервно теребила нежно-желтый шелковый бант на шее. — Информация от надежного источника, — важно кивнула она.

— Немыслимо, — шептала дама с бантом. — Какая гадость… Никогда бы не подумала, что она на такое способна. Омерзительно. Да если бы…

Она запнулась на полуслове. Они заметили мой взгляд из зеркала, направленный прямо на них, и, видимо, посчитали его слишком «мерзким» для их величественных персон, потому что в следующую же секунду поспешили на выход, что-то беспокойно шепча друг другу.

«И что с ними не так?». Я устало вздохнула и через зеркало осмотрела остальных посетителей зала. Немногочисленные гости просто сидят на своих местах и изредка переговариваются с мастерами. Некоторые уже успели мне высказать свое мнение по поводу произошедшего, но вскоре отстали и вернулись к своим делам. Сейчас никому нет до меня дела. Так и должно быть. Но вот есть же ненормальные, как эти две… И, к сожалению, такие неприятные люди самые заметные и самые громкие. Распространяют фальшь и грязь за спиной и успокоятся лишь тогда, когда их силами из маленькой едва не засохшей лужи родится зловонное болото. По какой-то неизвестной мне причине, подобные речи доставляют им невероятное удовольствие, что прекрасно видно по блестящим в восторге глазам и едва сдерживаемой тощей улыбке, нарочито неумело скрываемой за веерами.

— Простите за ожидание, — над ухом прозвенел бодрый голос парикмахера. — Можем приступать.

…

Прошла еще одна неделя, и дело об измене Храму, плавно вытекшее из дела об убийстве моих родителей, объявили закрытым. Виновные были пойманы и допрошены, бумаги почти заполнены, и оставалась всего пара незначительных деталей, по завершению которых обвиненные отправятся в тюрьму. Сэр Инес и Финн, уставшие от долгого масштабного дела, пригласили меня отдохнуть вечером в местном баре. Я не видела причин для отказа, поэтому вскоре мы втроем уже сидели в конце зала и обсуждали пережитую неделю. Вспомнив свое состояние после первой попытки приема алкоголя, я заказала себе лишь сок, позволив в этот раз мужчинам расслабляться без меня.