Естественный отбор

Нику решили пока оставить на руках у Лопиной сестры. Она быстро нашла общий, то есть немецкий, язык с и без того общительной девочкой. Когда Скиф зашел в спальню, чтобы попрощаться перед сном, фрау Маня читала ей сказки братьев Гримм.

Хитрый Лопа делал все, чтобы как можно дольше задержаться в доме у сестры. То он придумал поднять из воды микроавтобус и общими силами восстановить его, чтоб не светиться на станции техобслуживания, то уговорил всю команду съездить в лес за выписанными дровами и наколоть их сестре на всю зиму. Наконец предложил загнать микроавтобус заезжим полякам.

Скиф выходил из себя от этого, как он считал, безделья. Но неожиданно, в сильную оттепель, съевшую по окрестности снег, и Засечный предстал перед Скифом в замасленной кепочке и кацавейке Лопиного зятя, с лопатой на плече.

— Дурью маешься? — скривился Скиф.

Но Засечный хохотнул и деловито принялся копать в огороде подтаявшую землю.

— На землицу-матушку потянуло? — поддел его Скиф. — Других дел больше нет для старого вояки?

Семен оперся на черенок лопаты, поставил ногу на заступ и печально посмотрел на него, как смотрят перед предстоящим прощанием:

— Мне уже сорок пять, Скиф. Из них, почитай, двадцать пять я сплю в обнимку с автоматом. Кто знает, доведется ли мне вот так в родной земле лопатой поковыряться…

Его голубые, круглые, чисто кошачьи глаза подернулись светлой дымкой, как небо за деревней туманным маревом.

* * *

Мирослав проснулся в то утро в холодном поту. Он заглянул за перегородку, за которой метался у теплого бока русской печи стонущий во сне Алексеев, потом попил смородинового отвару и сел на краю постели. Дотронулась до его мокрой спины проснувшаяся Марья Тимофеевна:

— Уж не хворость ли к тебе подобралась, Мирослав?

— Сон мой проклятый опять вязался ко мне.

— Чай, страшный сон — рубаху хоть отжимай?

— Страшный… И опять самый конец не досмотрел, проснулся.

Перекрестив жену и закрыв глаза, Шабутский стал пересказывать ей свой сон:

— Будто бы в стародавние времена татаро-монгольских набегов построил я свою Златоглавую. А татаровья все лезут и лезут, в каждый набег разор ей великий творят. И вот в один-то из набегов из своих Каин выискался и провел врагов к Златоглавой тропами лесными, тайными. Не успел я иконы и церковный обиход в схорон упрятать, как они вороньем со всех сторон налетели. До глубокой ночи приход с ними бился, не пропускал к Златоглавой. Все предки мои православные в той сече плечо о плечо с погаными сражались. И все распластаны они были кривыми татарскими саблями.

К ночи враги совсем близко подобрались к Златоглавой, пустили тучей стрелы огненные, и огонь-полыхалище объял красавицу мою. И обратился я к Господу за помощью… Горели уже золотые купола, а помощи от Господа все не было и не было мне. Видно, в те времена грешник я был великий… И… и обратился я тогда по печали такой к нему…

— К кому? — в страхе выдохнула матушка, щепоть из пальцев ко рту поднесла.

— К кому же еще оставалось, — вытолкнул из себя отец Мирослав. — К нему… Князю Тьмы… К Сатане рогатому…

Икнула с перепугу матушка, левой рукой оградила живот свой тяжелый, а правой часто-часто закрестилась и зашептала молитву. А Мирослав истово закрестился перед ликами святыми, смотревшими из иконостаса, и поясные поклоны сотворил им.

— Вплотную уже подступили поганые, — стараясь не смотреть на супругу, продолжал он. — Уже перед папертью крутятся на лохматых лошадях, вот-вот ворвутся в храм Божий, и силы уже покидают меня. А тут вдруг земля задрожала, и небо будто разверзлось. Откуда ни возьмись двое ратников на конях белых и один ратник — на коне черном… Латы и кольчуги на них огонь отражают, на шеломах золотых бунчуки из конского волоса по ветру вьются. У одного — шрам страшный по разбойному его лику, другой вроде болезный, но духом силен. А тот, что на вороном коне, — борода в проседи, а в глазах мука неизбывная, прямо волчья какая-то мука…

Кричу им: «От кого вы мне посланы?..» А они в ответ: «Воители мы славянские, с полей кровавых сербских на Русь путь держим и тебя, Мирослав преподобный, в беде не оставим». Кричу: «Владыко ли небесный вас послал или Князь Тьмы окаянный?»

Двое-то отвечают: владыко, мол, небесный, а третий, что на черном коне, молчит, однако глаза свои волчьи в сторону не отводит…

По его почину бросились они все трое на поганых. Мечами харалужными сечь их стали, гнать от храма Божьего. В разгар сечи оглянулся я и вижу: огонь-полыхалище внутрь храма дорогу уже проторил, вот-вот к ликам святым подберется. Бросился в храм иконы спасать, а за мной тот, что телом слаб, но силен духом…

— Господи, Мирослав, ты ж того описал, который по осени у нас гостил, и того, со шрамом по лику, с которым он в наш дом с собакой страшной приезжал! — воскликнула в изумлении матушка.