Эстетическая бесконечность

Художнику стало не о чем особо размышлять. Это не означает, что только единицы предаются раздумьям об эстетике и технике своего ремесла. Но я полагаю, что лишь немногие продумывают наперед, какое произведение они хотят создать. Да в этом и нет необходимости, ибо все сводится к пейзажу или натюрморту, а те, в свою очередь, перешли в разряд развлечений, имеющих узко локальный интерес. Прошло то время, когда художник не считал, что теряет даром время, размышляя, скажем, о движении и позах, свойственных женщинам, старикам, маленьким детям, и записывал свои наблюдения, прежде чем зафиксировать их в уме. Я не утверждаю, что без этого нельзя обойтись, но хочу заметить, что великое искусство – а я настаиваю, что оно существует, – не может обходиться без бесполезных рассуждений такого рода. Возможно, я очень скоро вернусь к этой теме.

Совершенно аналогичное тому, что я описал в области живописи, происходит и в литературе. Точно так же как пейзаж наводнил живопись, литературу наводнили описания: это имело те же мотивы и те же последствия. И в том и в другом случае успех был обязан участию великих творцов и также привел к некоторому capitis diminutio[140].

Описание состоит из предложений, которые, как правило, легко менять местами. Я могу описать комнату набором фраз, причем составленных в любой последовательности. Взгляд скользит, как ему заблагорассудится. Нет ничего более естественного и более правильного, чем такое блуждание, ибо… истина – это случайность…

Но если свобода действий и обусловленная ею легкость начинают главенствовать в произведении, то мало-помалу писатель теряет привычку пользоваться своими абстрактными способностями, подобно тому как читатель утрачивает необходимость хотя бы минимально концентрировать внимание… и все это лишь ради того, чтобы покорить читателя мгновенными эффектами и риторикой сокрушительных ударов…

Этот творческий метод, по существу законный и давший начало стольким прекрасным произведениям, наряду со злоупотреблением пейзажем, влечет за собой сокращение интеллектуальной составляющей в искусстве.

Здесь многие воскликнут: «Это совершенно не важно!» Что касается меня, то, по мне, весьма важно, чтобы произведение искусства было деянием совершенного человека. Но чем объяснить то, что в старину огромное значение придавалось именно тому, что в наши дни априори считается не заслуживающим внимания? Как удивился бы ценитель искусств времен Юлия II[141] или Людовика XIV, если бы ему сказали, что все то, что в его понимании составляет суть живописи, сегодня не только сбрасывается со счетов, но вообще не входит в круг ни интересов живописцев, ни художественных запросов публики. На самом деле, чем более публика изысканна, тем более продвинута, иначе говоря, тем более далека от старинных идеалов, о которых я упоминал. Но тем самым мы удаляемся и от идеала всестороннего человека. Совершенный человек вымирает.

Современное искусство и высокое искусство

Современное искусство стремится использовать почти исключительно чувственную восприимчивость за счет общей или эмоциональной восприимчивости и за счет наших способностей строить, продлевать воздействие и преображать разумом полученные впечатления. Оно прекрасно умеет привлекать внимание и использует для этого любые средства: насыщенность, контрасты, загадочность и внезапность. Порой, благодаря изощренности средств и дерзости исполнения, искусству удается уловить самое ценное: весьма сложные или эфемерные состояния, иррациональные смыслы, зарождающиеся ощущения, резонансы, соответствия, смутные предчувствия… Но за эти преимущества нам приходится дорого платить.

Бенжамен Рубо. Карикатура на Александра-Габриэля Декана. Литография. 1840-е

Идет ли речь о политике, экономике, образе жизни, о развлечениях или о передвижении, я вижу, что ход современной жизни сродни интоксикации. Нам приходится увеличивать дозу или менять яд. Таков закон.