Эстетика. О поэтах. Стихи и проза

красоты могло быть живописным, хотя оно может служить

материалом и поводом для живописных и прекрасных художественных

изображений, столь же мало похожих на

свой исторический материал, как прекрасные цветы и плоды

не похожи на ту навозную землю, из которой они произрастают.

Если бы я сколько‑нибудь колебался в своем мнении,

что Иоанн Грозный и деяния его живописны только в своем

художественном изображении, а вовсе не были такими в

своей исторической действительности, то князь С. М. Волконский

своим ответом укрепил бы меня в этой мысли.

В самом деле, его решительное заявление о живописности

упомянутых исторических сюжетов сопровождается такими

объяснениями, которые придают ему обратный смысл

и, следовательно, прямо подтверждают мой взгляд. На вопрос,

были ли живописны московские казни, кн. Волконский

отвечает: «Да, были, так же как и светочи Нерона». —

Была ли живописна десятитысячная масса утопленников?

Да, была, так же как масса страждущих преступников,

рисовавшихся воображению Данта, как флорентийская чу

558

ма в глазах Боккачио, как инквизиция и Торквемада в глазах

Виктора Гюго *. Но ведь именно это и только это утверждал

и я. Да, Иоанн Грозный и дела его живописны в

воображении и в изображениях у Антокольского, Самойлова,

А. Толстого, как ад живописен у Данта, как сжигаемые

в смоле мученики живописны у Семирадского, чума у

Боккачио, инквизиция у Виктора Гюго и, наконец, — прибавляю

и мой пример, почему‑то обойденный кн. Волконским,

— как развивающаяся проказа живописна у Флобера.

Но каким же образом из бесспорной живописности

всех этих предметов в воображении и изображении художников

можно заключать, что они живописны в действительности,

и даже только в действительности, в изображении

же не живописны, а прекрасны. «Картина, — утверждает

кн. Волконский, — не может быть живописна: картина

может быть прекрасна, но живописен тот предмет, с которого

она писана». И за этим решительным заявлением

следует указание на живописность «Светочей Нерона», то

есть, как ясно из контекста, картины Семирадского. Затем,

после этого и других примеров, подтверждающих мой, а не

его взгляд, автор заключает: «Все это было живописно и

только в силу живописности своей проникло в искусство и

заслужило увековечения». Таково мнение нашего автора,

но где его доказательства?

Где логический мост между несомненным свойством

живописности известных предметов в художественном

воображении и изображении и тем же предполагаемым

свойством в их действительности? Отчего талантливый и

искусный писатель не пробует прямо доказывать своего

тезиса, то есть доказывать, что ад, чума, различные римские,

испанские и московские ужасы живописны действительно,

как они существуют или существовали независимо

от Семирадского, Данта, Боккачио, Виктора Гюго и т. д.

А что эти предметы живописны у этих художников — никто

не сомневался, и я с своей стороны привел прямо самый

крайний пример — заживо разлагающегося прокаженного,

которого знатоки признают живописным в изображении

Флобера. Позволю даже по этому поводу сделать легкий упрек

князю С. М. Волконскому: если уже он так внимательно

отнесся к моей маленькой рецензии, что даже нашел

нужным отвечать на нее, то в интересах ясности ему следовало

бы остановиться именно на крайнем, решающем примере

и прямо ответить: считает ли он разлагающегося про

* Все курсивы в этой статье принадлежат мне.

559

каженного живописным в действительности или только в

изображении художника?

Свое мнение о действительной, а не воображаемой живописности

разных отвратительных предметов, скорее опровергаемое,

чем подтверждаемое его собственными историко–литературными указаниями, кн. С. М. Волконский

связывает, как мы видели, с более общим тезисом, будто

живописными могут быть только действительные предметы,

а сами художественные изображения не могут называться

живописными, а только прекрасными. Единственное

основание для этого терминологического мнения мы

нашли в сделанной автором выписке из трех словарей. Основание

весьма непрочное. Воспроизводимое в словарях

фактическое словоупотребление, житейское и литературное,

может быть и верным, и ошибочным, и правильным,

и неправильным. Приводимое кн. Волконским из Даля

определение: «Живописный — достойный быть списанным,

картинный» — есть только образчик плохого определения.

«Картинный» есть только синоним «живописного

», а «достойный быть списанным» или слишком широко

для определяемого, так как в каком‑нибудь отношении все

может быть достойно списывания, или есть только тавтология,

если под достоинством здесь разумеется специальноэстетическое

достоинство по отношению именно к живописи.

Когда дело идет о правильной и точной терминологии,

то нужно обращаться к самым основаниям слова, именно

к его этимологическому происхождению и к логической

связи соответствующих понятий. Живописный, живописность

несомненно производные слова от живопись, как музыкальный,

музыкальность — от музыка. И как эти последние

слова означают известную сторону красоты, именно

красоту, выражающуюся в звуках, так первые обозначают

другую сторону той же красоты, именно проявляемую в