Эстетика однополой любви в древней Греции

(№ 2339). «Взгляни на юношей, которых мотовство вытолкнуло из знатных домов на арену; взгляни на тех дважды бесстыдных, что и сами развратничают, и служат чужому разврату, и у которых ни дня не проходит без пьянства, ни дня без какой-нибудь крупной мерзости, - и тебе станет ясно, что опасаться тут можно скорее, чем надеяться». (Сенека. Письма к Луцилию 99, 13 [Сенека 1977, с.249])

(№ 2340). «Но по мере того как болезнь все больше подтачивает силы, а удовольствия входят в плоть и кровь, одержимый недугом доволен и видом того, на что чрезмерная жадность сделала его негодным, и возмещает собственные наслажденья зрелищем чужих, став поставщиком и свидетелем похотливых забав, которых сам себя лишил невоздержностью. Не так отрадно ему обилие услаждающих вещей, как горько то, что не всю эту роскошь он может пропустить через глотку и утробу, что не со всеми распутными бабами и юнцами может переспать; он печалится, что упускает немалую часть своего счастья оттого, что тело так мало вмещает». (Сенека. Письма к Луцилию 114, 25 [Сенека 1977, с.292])

(№ 2341). «Или, по-твоему, живут не вопреки природе те, кто меняется одеждой с женщинами? Не живут вопреки природе те, кто старается, чтобы отрочество блистало и за пределами должного срока? Есть ли что-нибудь более жестокое и более жалкое? Он никогда не станет мужчиной, чтобы дольше быть утехой для мужчины! Но если ради этой гнусности у него пришлось отнять его пол, почему бы не отнять и возраст?» (Сенека. Письма к Луцилию 122, 7 [Сенека 1977, с.315-316])

(№ 2342). «И в конце концов дело доходит до таких разговоров: «Добродетель, философия, справедливость – все это треск пустых слов. … У тебя нет ни любовницы, ни мальчика, которому даже любовница позавидует; каждый день ты выходишь трезвым; обедаешь ты так скромно, будто должен давать ежедневную запись расходов отцу на одобренье. Это значит не жить, а смотреть, как живут другие…»» (Сенека. Письма к Луцилию 123, 10 [Сенека 1977, с.319])

(№ 2343). «Я считаю вредными для нас и тех, кто под видом стоического учения поощряет наши пороки. Вот что они болтают: «Только мудрец и ученый умеет быть любовником. И в искусстве есть и пить с сотрапезниками мудрец понимает больше всех и только один к нему и пригоден. Исследуем, до какого возраста юноши могут служит для любви». (16) Пусть греческим обычаям это позволено, а мы лучше будем слушать другое: «… Наслажденье – вещь и низменная, и ничтожная, не имеющая никакой цены, общая у нас с бессловесными животными …» (Сенека. Письма к Луцилию 123, 15-16 [Сенека 1977, с.319-320])

Петроний

(№ 2344). «[ Петроний] Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. …

[ Рассказ о самоубийстве Петрония] Даже в завещании в отличие от большинства осужденных он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда и, приложив печать, отправил его Нерону» (Тацит. Анналы XVI 18-19 [Тацит 1993, с.305-306])

«Сатирика»

Перевод А.К.Гаврилова (проза) и Б.Ярхо (стихи). [Сатира 1989, с.131-240]

Роман состоял, видимо, из 20 книг. Гл.1-26 – выписки из кн.14, гл.27-68 («Пир Трималхиона») - полностью кн.15-16, гл.69-141 – выписки из кн.17-20. [с.465]

Из книги XIV

(№ 2345). (8) «Блуждаю это я, - говорит [ Аскилт], - по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…»

Соединив усилия, мы потеснили докучливого»

(9) «Да твой же, - говорит [ Гитон], - не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и «коли ты Лукреция, нашелся, - говорит, - твой Тарквиний».

Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и «что скажешь, - кричу, - шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?».

Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. «Молчи, - кричит, - ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе». [ с.135]