Эстетика однополой любви в древней Греции

(87) Этой обидой закрыв себе подступы, уже было налаженные, я вновь решаюсь дерзать. Переждал я несколько дней, но лишь только схожий случай подарил нас тою же удачей и я услышал, как храпит отец, сразу начинаю просить юнца, чтобы он снова со мной подружился, иначе говоря, позволил бы, чтобы ему было хорошо и прочее, что подсказывает наболевшее вожделение. А тот, очень сердитый, все повторял: «Спи, или отцу скажу». Нет, однако, ничего столь неприступного, чего не одолела бы порочность. Пока он твердил «отца разбужу», я таки подобрался и, преодолев слабое сопротивление, вырвал у него усладу. Тогда он, может быть даже не совсем недовольный моей проказливостью, принялся длинно жаловаться, как он обманут и в смешном виде выставлен перед товарищами, которым хвастался, какой я внимательный. В заключение «ты, однако, не думай, - сказал он, - что я таков, как ты. Хочешь, можно и снова». Я упрямиться не стал и скрепил дружбу с ним, а там, по его милости, провалился в сон. Так ведь не удовольствовался же этим повторением юнец, пришедший в пору и в самые лета, наклонные к терпимости! Он и сонного меня пробудил словами: «Не хочешь ли чего?» На этот раз уже оно было обременительно. Худо-бедно, с одышкой и в поту, помяв его, я дал ему то, чего он хотел, и, истомленный наслаждением, опять проваливаюсь в сон. И что же? Часу не прошло, а уж он меня под бок толкает и говорит: «Что ж мы время теряем?» Тут я, в который раз пробужденный, прямо вскипел от ярости, да его же словами ему говорю: «Спи, или отцу скажу». [ с.182-184]

(№ 2353). «(91) …вижу Гитона, который с полотенцами и скребками стоит, прислонясь к стенке, в тоске и смятении. … Я велю ему прервать эти жалобы … темным грязным ходом вытаскиваю Гитона и мигом лечу в свою гостиницу. А там уж, закрыв двери, кидаюсь с объятиями к нему на грудь и ласкаюсь лицом к его щекам, слезами залитым. Долго нам обоим не вымолвить было слова. И у мальчонки нежная грудь сотрясалась еще от обильных рыданий. …

Покрыв поцелуями эту грудь, преисполненную мудрости, я обхватил руками его шею, и, не желая оставлять сомнений, что мы помирились и что дружба наша оживает самым надежным образом, я приник к нему всей грудью. [ с.187-188]

(№ 2354). 109. Стихи Евмолпа.

Кудри упали с голов, красы наивысшая прелесть.

Юный, весенний убор злобно скосила зима,

Ныне горюют виски, лишенные сладостной тени.

В выжженном поле едва наспех торчат колоски.

Сколь переменчива воля богов! Ибо первую радость,

В юности данную нам, первой обратно берет.

Бедный! только что ты сиял кудрями,

Был прекраснее Феба и Фебеи.

А теперь ты голей, чем медь, чем круглый

Порожденный дождем сморчок садовый.

Робко прочь ты бежишь от дев-насмешниц.

И чтоб в страхе ты ждал грядущей смерти,

Знай, что часть головы уже погибла.

«Вот, по обычаю персов, еще недозрелых годами

Мальчиков режут ножом и тело насильно меняют

Для сладострастных забав, чтоб назло годам торопливым

Истинный возраст их скрыть искусственной этой задержкой.

Ищет природа себя, но не в силах найти, и эфебы

Нравятся всем изощренной походкою мягкого тела,

Нравятся кудри до плеч и одежд небывалые виды, -

Все, чем прельщают мужчин…»

(№ 2355). (119, ст.20-27 [ с.212])

(№ 2356). «И на том спасибо тебе, что меня сократически любишь. Сам Алкивиад не вставал с ложа своего наставника более нетронутым». – «Поверь ты мне, братик, уже я не понимаю себя как мужчину, не ощущаю. Похоронил я ту часть моего тела, которою прежде я был Ахиллес».

Опасаясь, как бы не быть застигнутым врасплох в укромном месте и не дать повода кривотолкам, мальчик вырвался и побежал во внутренние покои дома» (Петроний 129 [ с.222])

(№ 2357). Речь о некоем юном красавце Эндимионе: (комм. А.К.Гаврилова [Там же, с.497])

«(132) Самой телесной красотою, столь манившей меня, я увлечен был к наслаждению. Уже уста сливались в звучных поцелуях без числа, уже сплетающиеся руки отыскивали новые пути для восторгов, уже соединенные взаимным стремлением тела произвели то, что души наши смешались» [ с.224-225]

(№ 2358). (133) «Окончив эту декламацию, подзываю Гитона и «рассказывай, - говорю, - братик, да по совести. Тою ночью, как был ты у меня похищен Аскилтом, явил ли он преступную бодрость или удовольствовался одиноким и чистым сном?» А мальчик коснулся глаз и торжественной клятвой меня заверил, что насилия Аскилт не совершал» [ с.226]

Разное

(№ 2359). «[ 24 г.] Сервий Плавт, обвиненный в растлении сына, сам себя убивает в суде». (Иероним. Изложение Хроники Евсевия Памфила. Под 26 г. от Р.Х. [Иероним 1910, с.322])

(№ 2360). «[ 29 г.] Это письмо было преднамеренно резким; впрочем, Тиберий упрекал внука [ Нерона, сына Германика] не в подготовке военного мятежа и не в стремлении захватить власть, а в любовных отношениях с юношами и в грязном разврате» (Тацит. Анналы V 3 [Тацит 1993, с.144])

См. Светоний. Тиберий 35 (об актёрах) [Светоний 1993, с.88]