Эстетика. Учебник для бакалавров

Средневековое благочестие продолжало жить не только в реформаторах и проповедниках (Савонарола), но и в новом поколении поэтов и художников: Петрарке и Боккаччо, Альберти и Дюрере. Библия не утратила своего значения из-за того, что престиж классических авторитетов стал постепенно возрастать. Даже новые гуманисты, защищая искусство от нападок христианских моралистов, пользовались аргументами Августина. Так, Боккаччо вторит Августину, утверждая, что поэты — не лжецы, поскольку у них нет намерения обманывать.

Чтобы возвысить искусство, его сравнивали с теологией. Распространенное тогда мнение — поэзия благородна якобы потому, что является видом теологии, или потому, что теология — это род поэзии. Петрарка писал своему брату: «Поэзия отнюдь не противоречит теологии... Можно с известным правом сказать, что теология фактически та же поэзия, но относящаяся к Богу. Называть Христа то львом, то агнцем, то червем — разве это не поэтический прием? ...В самом деле, что такое притчи нашего спасителя в евангелиях, как не слова, звучание которых отлично от их смысла, как не аллегории...? Но аллегория как раз и является самой сущностью и основой поэзии».

Многие деятели искусства Возрождения называют поэзию сестрой теологии, органической частью Библии и приятным методом достижения высокоморальной цели. Задача поэзии состоит в том, чтобы «направить мысль людей к божественным вещам».

Торквато Тассо говорит, что Парнас влечет нас к истине, как сахарный сироп, которым намазан край чашки, заставляет ребенка выпить горькое лекарство.

Филипп Сидней (Англия, XVI в.) называет поэзию «наслаждением, рождающим добродетель» и «успокаивающим душу лекарством».

Итак, еще далекие от решительного разрыва со средневековыми понятиями, ставящими превыше всего служение богу, деятели Возрождения, причастные к изящному искусству, сумели сделать только шаг на пути к его возвеличению, а именно превратили его в орудие службы богу и сосуд его мудрости.

Иногда говорят, что наиболее характерной чертой эстетики в эпоху Возрождения было не признание роли искусства, а соединение искусства с красотой. Но это соединение искусства с красотой должно было пройти стадию заимствования сияния у божественного лика, так как для ранних мыслителей эпохи Возрождения, как и для средневековых отцов церкви, высшее совершенство проистекало от бога. Поэтому искусство пытались сблизить с теологией, а художник должен был стать своего рода священником.

Таким образом, светское направление в искусстве Возрождения появилось не сразу и не путем всеобщего отказа от божественной цели искусства. Оно возникло скорее благодаря постепенному вторжению в сферу религиозного духа научных запросов и интереса к классическому наследству.

Поэт и художник того времени ясно видят, что они должны поднять свой авторитет в обществе, приобретя обширные познания как в области общефилософской культуры, так и в области глубокого понимания технических проблем своего искусства. Рост престижа представителей искусства достигается отчасти путем причисления их к категории ученых людей (Микеланджело: живопись — «это музыкальная мелодия, которую может понимать только разум») и отчасти путем предпочтительного внимания к ним как к людям, преодолевшим большие трудности.

Мысль о том, что чем больше труда вложено в создание вещи, тем она совершеннее, не была оригинальной идеей эпохи Возрождения. Августин объяснял ценность непонятных библейских образов тем удовольствием, которое мы испытываем, преодолевая трудности правильного их истолкования. В настоящее время рассуждение, возможно, шло бы иначе: трудная работа становится ценной, когда она направлена к определенной цели, уже показавшей себя достойной затрачиваемых усилий. Но в эпоху Возрождения считалось едва ли не аксиомой, что ценность предмета определяется количеством затраченного на него труда. Затраченный труд и необходимые научные знания становятся критерием искусства.

Кастельветро утверждает, что художественно то, на создание чего художник затрачивает много труда и гениальной изобретательности, а нехудожественно то, во что он не вкладывает в должной степени искусства своего гения, так как нехудожественное само по себе доступно обыкновенному уму.

Микеланджело полагает, что искусство великого художника проявляется в том, что его сомнения в успехе равны его знаниям. Невежественность других проявляется в самонадеянности, с какой они применяют свое ничего не стоящее мастерство.

В частых спорах о том, какое искусство является самым важным — живопись или скульптура, живопись или поэзия, — довод о трудности создания художественного произведения играет важную роль. Альберти, например, пользуется этим доводом, чтобы доказать превосходство живописи над поэзией: гений художника обладает наибольшей ценностью, так как изобразительные средства живописи наиболее сложные.