Эстонская новелла XIX—XX веков

— А знаете, кто служил в этой крепости до первой мировой войны?

— Нет.

— Карбышев.

— Генерал?

— По его чертежам строили казематы, делали земляные работы…

— Тот самый Карбышев?

— Тот самый, да, да, тот самый, — сказал Иван Васильевич, отрываясь от подоконника. — Тот самый Карбышев, который попал в плен и не пошел на предательство и которого живым заморозили в Маутхаузене.

Иван Васильевич осторожно прикрыл окно и молча улегся на кровать.

Я встал, разделся, повернул выключатель. Но в комнате все равно было светло. Мне не спалось. Я снова открыл окно, сел на подоконник, закурил. Снизу, с улицы, доносился сладостный аромат тополиных листьев, и вдруг все вокруг, вся жизнь показалось мне такой благодатной, теплой, наполненной благоуханием тополей. А может быть, жизнь и в самом деле именно такова, какой мы ее себе в данный момент представляем?

Потом я долго вертелся на постели, пытаясь заснуть. На какое-то время я задремал, и мне приснился страшный сон. Я был в крепости. С пулеметом в руках. Вокруг грохот, свист, взрывы. Я строчил и строчил из пулемета, а по двору крепости, выскакивая из огня и дыма, шли и шли немцы. Я беспрерывно косил их, но им не было конца. Одни исчезали в пыли и пламени, другие появлялись вместо исчезнувших, кидали в меня гранаты, прошивали автоматными очередями. У меня в груди уже засели осколки, и пуля в сердце причиняла страшную боль, мне хотелось убежать, закричать от боли, свернуться в комочек, укрыться где-нибудь в развалинах, но за моей спиной Иван Васильевич продолжал отдавать приказы хриплым голосом:

— Огонь! Не отступать! Огонь!..

Потом вдруг появилась Полина с нежными руками, она надела мне на шею большой венок, сделанный не то из бархата, не то из пены, и прошептала на ухо:

— Милый! Этот венок сбережет тебя, он такой мягкий. А то ведь больно, когда они в тебя стреляют.

Мне стало невыносимо жарко в гуще этого венка, а пули всё вонзались в сердце, одна больнее другой, мне хотелось умереть, но суровый голос Ивана Васильевича повторял:

— Огонь! Огонь!..

Я проснулся весь в поту, пепельница валялась у кровати.

Этот венок я уже видел днем в музее крепости. Зеленые листья, белые, розовые, голубые цветы были вырезаны из мягкой пористой губки. Из такой губки делают игрушки для маленьких детей — кошечек, зайчиков, петушков. Мне страшно захотелось потрогать венок. Я украдкой провел рукой по мягким листочкам, податливым цветам. Мне показалось, что под моей ладонью шевельнулось что-то по-детски теплое, чистое, доверчивое. Переписал к себе в блокнот с черной ленты на венке: «Мать солдата своими руками сделала этот венок сыну Василию Молокитину».

Иван Васильевич, видимо, не спал. Если бы он спал, он наверняка что-нибудь бормотал бы своим суровым голосом или хрипло кричал. Интересно, откуда у него эта привычка? В первый же вечер он с оживлением стал рассказывать мне свою биографию, но когда я сообщил, что я журналист и собираюсь написать об этой крепости небольшой очерк, он оборвал свой рассказ на полуслове. Как видно, он не очень-то доверяет нашей братии. Почему?

Я поднял с пола пепельницу, взял сигарету. Было уже два часа, небо на востоке начало бледнеть, и поверх мягко светящихся белых домов виднелся тусклый силуэт крепости.

— Вы что не спите? — спросил Иван Васильевич.

— Да вот думаю об этих ребятах… о Молокитине, Шурупе…