Эта больная любовь

Он сжимает челюсть, руки сжимаются в кулаки на брюках, демонстрируя некоторую потребность в сдержанности, а затем медленно кивает головой, точно понимая, что я имею в виду, без необходимости слышать, как я это говорю.

— В этом есть смысл, — соглашается он, слегка покачивая головой, почти с недоверием. — Это безумно привлекательно.

Я краснею, прижимаясь щекой к собственному плечу, и поджимаю губы.

— Ты когда-нибудь… использовала что-нибудь? — его глаза переходят на мой секс, а затем снова смотрят в мои глаза, чтобы оценить мою реакцию. — Я имею в виду, что-нибудь, кроме твоих пальцев, когда ты думаешь обо мне?

Я качаю головой в знак отрицания.

— Только пальцы.

Я выставляю перед ним два пальца, и он опасливо смотрит на них, сузив глаза и проводя языком по зубам.

— Именно эти два?

Я бросаю на него виноватый взгляд и киваю. Он хватает меня за руку и смотрит на меня своими похотливыми, дерзкими глазами. Не сводя с меня взгляда, он подносит пальцы ко рту. Положив их на язык, он медленно посасывает их по всей длине, не сводя с меня пристального взгляда. Мой клитор мгновенно начинает пульсировать, а мурашки пробегают по всей длине моей руки, до самого сердца от такого эротического движения, которого я никак не ожидала от него.

Убрав мою руку, он снова садится на скамью, очевидно, готовый наблюдать за тем, что я делаю с этими влажными пальцами. Уже чувствуя, как прохладный воздух комнаты ударяется о мой затекающий центр, я тихонько вздыхаю, успокаивая себя изо всех сил, прежде чем снова широко раздвинуть бедра перед ним.

С глазами-блюдцами он наклонился вперед в своем положении.

— Боже, помоги мне, — шепчет он, глядя на меня сквозь ресницы, и его взгляд из-под ресниц опускается к моему обнаженному и стекающему центру. — Ты прекрасна.

Я скрежещу зубами от этого сладкого чувства, не позволяя ему проникнуть в мой вновь обретенный стальной облик.

Его глаза снова поднимаются к моему лицу, мягкие и вопросительные. Он хочет прикоснуться, но задается вопросом, где проходит та грань, защищающая его чистоту, и готов ли он переступить ее ради меня.

Приподнявшись на локте, я провожу пальцами по выбритому половому органу, набухшему и влажному от уже использованного. Мой клитор гудит от возбуждения, просто от одной мысли об этом.

— Мне часто было интересно, как ты выглядел, — шепчу я, поглаживая средним пальцем свой клитор. — Я имею в виду, я чувствовала его раньше. — Под его брюками я вижу его эрекцию. — В тот день на кухне. Вдоль твоего бедра.

Он садится выше, его плечи отводятся назад, мышцы напрягаются от моих слов.

— Я представляла, как чувствую его прямо здесь. — Опустив голову на кровать, я ввожу палец глубоко в свою киску, и у меня вырывается стон.

— О, Брайони, — вздыхает он. — Господи, я не могу… не могу.

Я продолжаю трахать себя пальцем, раздвинув ноги перед ним, одной рукой все еще придерживая юбку на бедре, а другой поднимая бедра навстречу удовольствию, которое берет меня в заложники.

— О, Боже, — стону я, вертя пальцем в том беспорядке, который оставил Эроу, чувствуя себя полностью возбужденной и готовой взорваться.

— Я не могу, — снова бормочет он.

В ожидании прикосновения руки, которая больше не может себя контролировать, я лежу с пальцем глубоко внутри своего мокрого центра, и мертвая тишина внезапно заполняет комнату.

Я поднимаю голову и вижу, что Сэйнт сидит на краю своего места с закрытыми глазами и страдальческим выражением на лице, тяжело дыша через рот. Он проводит рукой по лицу, но вместо темного искушения, которое раньше исходило из его голубых глаз, когда мы встречаемся взглядами, в них появляется разочарование и отвращение.

— Сэйнт, — шепчу я, резко садясь и опуская юбку.

Блять, я теряю его.

— Прости меня, — умоляю я.

Он качает головой, не желая смотреть на меня.

Вот дерьмо.

— Я перешла черту, Сэйнт. Я не должна была…

Он встает со скамьи и направляется к двери в мою комнату, но снова поворачивается ко мне, потирая переносицу большим и указательным пальцами. Он опускает руку, как будто хочет что-то сказать, но вместо этого качает головой.

Через мгновение он вздыхает, разочарование в себе очевидно.

— Я пользуюсь тем, что тебе страшно и одиноко, и это совершенно неправильно с моей стороны.

Все рушится.

— Я должен… я должен уйти, — говорит он, наконец взглянув на меня с раскаянием.

Он не пойдет на это. Его мораль слишком сильна. Сильнее, чем когда-либо была моя. Я была наивна, думая, что смогу так легко покорить мужчину своей сексуальностью. Особенно того, кто так глубоко переплетен с церковью и ее учениями.

— Нет! — сказала я, вставая и протягивая руку к его предплечью, чтобы остановить его бег. — Пожалуйста, не уходи. Прости меня. У меня тоже не все в порядке с головой. Может, мы просто… — я вздыхаю, мои глаза дико бегают по комнате. — Мы можем просто поговорить? Просто… поговорить?

Я хватаюсь за соломинку, желая не подвести ни себя, ни Эроу.