Эта гиблая жизнь

– Нет в тебе ничего святого, Андрей, – хмурясь, отвечал Олег. – Из-за каких-то листков места себе не находил, а то что родного человека унижали... Теперь я понимаю, почему ты до двадцати восьми лет не женат и не собираешься. Если к родной сестре никаких братских чувств...

– Братских? Ну да... А ты знаешь, какие у нее ко мне сестринские чувства были? Ты знаешь, каково младшему брату, да еще мелкому очкарику, когда сестра на четыре года старше, здоровенная и совсем немилосердная. Она же меня смертным боем, пока в институт не поступила и не уехала! – чуть не завизжал от застарелой обиды Андрей.

– Что... Что ты сказал? – угрожающе сжал огромные кулаки Олег. – А ты случайно не считаешь, что это Ирише своего рода Божья кара за тебя? – Андрей испуганно снял очки и быстро заморгал глазами, не находя что ответить. – А за что, дорогой шуряк, я сейчас сделаю с тобой то, что обещал тому шкету!

Братья возвращались домой поездом. Свободные места были, и в купе они оказались одни.

– Как приедем, что делать думаешь? – спросил Николай, просматривая купленные на вокзале газеты и журналы.

– Да пока ничего, – Витя пытливо смотрел на брата, словно чего-то от него ждал и не мог дождаться. – Слушай, Коль, а Ольгуньке на операцию сколько денег надо?

Николай смутился, отложил газету и отвернулся к окну, где мимо пролетал сплошной, нескончаемый лес.

– Десять тысяч, – так же в сторону ответил он.

– Ну так чего ж ты молчишь? До следующего раза отложить думаешь? Его ведь может и не быть. Вроде, решительный мужик, а тут попросить стесняешься... Дочка твоя не ходит, а ты... На вот, возьми... Что я, брату не помогу? – Витя протягивал сверток, в котором лежала его доля.

– Брат ты мне двоюродный, – глухо отозвался Николай, не беря свертка.

– Ну и что, все равно больше у меня никаких ни братьев, ни сестер... Бери.

Николай явно смутился, покраснел:

– Ты, что, все отдаешь... Зачем?

– Как зачем? Где десять, там и пятнадцать. Мало ли что... Возьму на всякий случай.

– Нет... Все не возьму... Разве что две с половиной, которых до десяти не хватает... В долг.

– Да бери больше... Пусть племяшку получше подлечат. В Москву ведь повезешь, а там, сам знаешь, цены дикие.

– Нет, Витя, спасибо! У меня еще есть. Я только две с половиной возьму, а остальные назад забирай. Тебе же матери помочь надо, пусть отдохнет от шитья своего, глаза подлечит, пока не ослепла. И тебе... Тебе ведь тренироваться надо. Если в этот год мастера не сделаешь, тебя в армию будущей осенью загребут. И тогда на спортивной карьере можно поставить крест.

Теперь уже Витя озабоченно нахмурился, а потом горестно усмехнулся:

– А стоит ли упираться? Не знаю, Коль... Ну, сделаю мастера, ну, областное первенство выиграю, а дальше что? В сборную все равно через дагестанскую мафию не пробиться.

– Знаю... Но руки не опускай... Попробуй, в твоем весе не так уж много претендентов...

– Ладно... Так и быть, уговорил, – Витя, покосившись на дверь, развернул сверток и стал отсчитывать из своих семи с половиной тысяч... Протянул Николаю. Потом, подумав, протянул еще сто долларов.

– А это зачем? – удивился Николай.

– Як тебе вряд ли заеду. Купи племяшке подарок. У нее же день рождения через месяц.

– Да ты что? Пятилетней соплюхе подарок на сто баксов...

– Я тебя прошу... На все сто. Я потом проверю, если зажилишь.

– Ну ладно, ладно! – улыбнулся Николай. – Потом она будет думать, что отец жмот, а вот дядя, мол, хороший, щедрый!..

На развороте одного из купленных журналов была изображена репродукция с тициановской «Венеры Урбинской», картины, которую в декабре должны были привезти в Москву и демонстрировать в Пушкинском музее.

– Слушай, Коль, а сколько лет этой самой Климовой? – спросил Витя, внимательно разглядывая репродукцию.

– Тридцать два. – Николай оторвал взгляд от газетного текста, – а мужу ее – тридцать пять.

– Тридцать два... А как выглядит, прямо как эта Венера! – Витя не договорил, не сказал, что там на полу она и прикрывалась точно так же. – Маме сорок, а она рядом с ней – старуха... А у этой и тело, и кожа... И это – после двух детей... Ну, прямо однак одной, разве что крупнее, попышней – русская все-таки.

– Бабы, если в достатке живут и не горбатятся, где-нибудь на вредной работе, долго красоту сохраняют... Зине моей тридцать, а она тоже от жизни этой проклятой, гиблой... – Николай раздраженно отложил газету. – А чего это ты про нее вдруг вспомнил-то? Может, у тебя там с ней все-таки что-то было? – Николай бросил подозрительный взгляд на Витю.

– Да ничего не было... Просто смотрю вот на эту Венеру и... Будто там, в доме, с ней и боролся... Похожа уж очень... Чувство такое неприятное, пакостное!..

Марина Котова