Эта короткая счастливая жизнь

Впервые в жизни Стефани почувствовала, что невольно начинает презирать эти нравы и стереотипы. Потому что раньше они разрушали чужие жизни, где всё сложно и запутанно, а теперь посягали на её собственную, простую и понятную. Разве заботиться о ребёнке, это плохо? Разве уступить будущему мужу – это непростительный грех? Что осудительного она сделала в жизни?! И почему теперь должна терпеть унижения до конца своих дней?!

Непокорность уступила место гневу. Теперь Стефани была готова защищать Фелицию любой ценой. Сестра стала чем-то вроде маяка для капитана в туманную погоду. Если уж плыть больше некуда, то лучше выбрать новый маршрут, где есть маяк, чем идти ко дну, не попытавшись спастись.

Теперь, встречаясь с отцом, Стефани опускала голову, но в этом жесте больше не было стыда обесчещенной девушки. Она прятала глаза, чтобы скрыть протест.

И ещё этот родительский разговор, подслушанный Стефани, проходя мимо комнаты захворавшей матери. Отец сокрушался о своих дочерях, а мать охала и соглашалась абсолютно со всем. Особенно врезалась в сознание Стефани та часть, где отец говорил о церковной школе, и о том, что почти договорился о переводе туда младшей дочери.

Эти слова напугали и возмутили Стефани. Хотелось ворваться в комнату и накричать на родителей, разбудив их от отвратительного религиозно-морального сна.

Но она не осмелилась. Ушла в свою комнату и долго плакала, сокрушаясь над своей судьбой. Подкравшийся к ней сон превратил её в монашку, потратившую всю жизнь на бесплодные молитвы. Никогда-никогда она не познает, что такое счастье, любовь, страсть, желание. Никогда-никогда она не увидит счастливых беззаботных лиц.

Ещё во сне Стефани вспомнила об оставшихся деньгах, присланных сестрой. Если бы у неё хватило смелости!

Стефани расплакалась, сожалея об упущенных годах.

Во сне она была старой и всеми забытой. Лежала в сырой келье и прятала под подушкой афишу с лицом Фелиции. Почему она не сбежала? Почему не посмела не подчиниться?

Проснувшись, она долго не могла понять, где находится. Неужели жизнь дала ей второй шанс? Неужели ещё не всё упущено?

Ночь за окном была тёмной и непроглядной.

Стефани вглядывалась в неё, и весь мир казался затянутым этой смолянистой мглой. Чикаго. Далёкий недосягаемый Чикаго. Разве сможет она добраться до него в такой темноте? Молодая, неопытная. Нет. Ей остаётся ждать и надеяться на прощение.

Но потом она вспомнила сон, и страх стал таким сильным, что Стефани снова расплакалась.

До самого утра она не смогла сомкнуть глаз, боясь спать, боясь бодрствовать. Нигде-нигде нет для неё покоя. Никогда-никогда она не станет прежней.

Стефани встретила рассвет с какой-то благоговейной благодарностью. Она не останется здесь. Не примет безропотно свою судьбу. Стефани потянулась к ящику стола, но, вспомнив, что отец забрал письма сестры, недовольно поджала губы. Кто сможет подбодрить её и дать совет? С кем можно поговорить по душам? Мать презирает её. Отец стыдится.

Стефани вспомнила Олдина и подумала, что этот мальчик, возможно, смог бы всё понять лучше, чем её умные благочестивые родители. И Фелиция. С какой мужественной стойкостью она рассказывала о своих злоключениях. Господи, да в её жизни больше смысла, чем во всем этом напыщенном городе, где каждый смотрит на тебя свысока, если ты хоть немного отличаешься от него.

Дрожащими от волнения руками Стефани достала присланные сестрой деньги. «Сколько стоит билет до Чикаго?» – подумала она. Хватит ли этого на первое время? Дрожь подчинила себе всё тело, но это был уже не страх – волнение. Если ей удастся добраться до Чикаго. Если она сможет устроиться в этом чужом городе и стать независимой!

Осторожно, боясь даже дышать, Стефани начала собирать вещи и планировать бегство.

Глава тридцатая

Протяжный гудок поставил точку в сомнениях Стефани. Состав вздрогнул. Перрон Хайфилдса уплыл за окном в туманное прошлое. «Всё. Назад дороги нет», – подумала Стефани. Олдин улыбнулся ей и, припав к окну, сосредоточился на скучных пейзажах. Пожилой попутчик по имени Генри Дьюер разбрасывался комплиментами и рассказывал о своей жизни в Чикаго. Стефани слушала молча, лишь изредка кивая головой и невольно сравнивая его с отцом. Сможет ли он когда-нибудь так же просто и непринуждённо болтать о барах, сухом законе, сделках с недвижимостью? Особенно нравилось Стефани, что Дьюер ничуть не смущается Олдина.

– Так значит, это ваш племянник? – спросил он, попыхивая едкой сигарой. Стефани кивнула и демонстративно, с вызовом взяла Олдина за руку. – Очень хорошо, – похвалил её Дьюер. – Должно быть, вы очень сильно любите свою сестру?

– Она лучше всех! – решительно вступился Олдин.

– Ну, конечно, лучше, – снисходительно улыбнулся Дьюер. – Для каждого из нас мать самый лучший и самый проницательный человек.