Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Нетерпеливый, темпераментный Бриджес фонтанирует идеями, часто еще не сформировавшимися, путаными, полуфантастическими, но в них, как правило, «что-то есть». Уравновешенный Стертевант умеет выловить рациональное зерно, развить, лишнее отбросить. Со Стертевантом у Добржанского складываются особенно теплые отношения[487].

Из Техасского университета пришла весть от Германа Мёллера: под воздействием определенных доз рентгеновского облучения у дрозофил резко возрастает частота мутаций – в десятки и сотни раз.

У Бриджеса и Стертеванта с Мёллером не лучшие отношения, как и у самого Моргана. Но все трое высоко ценят его ум и талант. В России один из ведущих генетиков А.С.Серебровский отозвался на открытие Мёллера статьей под названием: «Четыре страницы, которые потрясли мир»[488]. Добржанскому не терпится поработать в новом направлении.

«Во вторник, 17 сего июля, будем ее, милую, в первый раз обстреливать электронами, летящими с космической скоростью из рентгеновской трубки. Я горд до невозможности тем, что сейчас уже умею управляться с рентгеновским оборудованием, на которое зимою, когда ходили рентгенизировать мух, смотрел, как баран на новые ворота или дикарь на автомобиль Форда»[489].

Эти строки из письма к Филипченко могут вызвать усмешку. В новой области исследований Феодосий все еще ориентируется, как дикарь в автомобилях: он уже знает, как работает бензиновый двигатель, но не может понять, куда запрягают лошадь! Рентгеновская трубка потому так и называется, что продуцирует лучи Рентгена (Х-лучи), а не электроны. Летят они со скоростью света, а не с первой или второй космической скоростью. Сегодняшний школьник за такую сентенцию получил бы двойку. Но не забудем – это было написано 90 лет назад, и не физиком, а биологом.

О статье Мёллера Добржанский написал Филипченко: «По-моему, это произведение хотя и не большое по объему, но non multa, sed multum [много в немногом (лат.)]. Человек глубоко ковырнул проблему. И для меня ясны две вещи: 1) работа Мёллера – самое крупное явление в биологии за последнее десятилетие, 2) период некоторого затишья в генетике, продолжавшийся, по-моему, с 1920 примерно по 1926 год, прошел, и мы вступили в полосу больших событий. Мёллер хорошо открыл эту полосу и, вероятно, не менее блестяще пойдет дальше. Период затишья характеризовался, так сказать, перевариванием морганизма, сейчас это кончено, уже классическая доктрина, нечего ее переваривать, надо идти дальше и притом не вширь, а вглубь! <…> Не знаю, одобрите ли Вы эти мысли, но я лично смотрю на будущее науки вообще и на вопрос “что нам делать” именно под этим углом зрения. Нечего радоваться, если кто-либо откроет, что у вида X ряд признаков менделирует или что у крысы описали еще один ген – всё это малоинтересно и важно, этим сейчас никого не удивишь и науки не двинешь. Это имеет смысл лишь у домашних животных и растений, пускай это развивают прикладники, генетикам же надо проникать в суть явлений»[490].

Супругам Добржанским в Америке интересно всё: природа, люди, обилие мчащихся по дорогам «автомобилей Форда». Живя в Вуде-Холле (база лаборатории Моргана), они часто ездили по окрестностям, благо радушные хозяева и соседи обычно проводили выходные дни в поездках и готовы были взять их с собой. Добирались до Ниагарского водопада – своей рокочущей мощью он произвел ошеломляющее впечатление.

Но далеко не всё вызывало у них восторг. Побывав на балу, устроенном местным церковным обществом, Добржанский был полон сарказма: «Этот американский бал на нас тоже произвел сильное впечатление – до того всё устроено нелепо. Ну что, например, можно придумать нелепее так называемой reception party. Это хозяин (т. е. пастор) и десять почтенных дам выстраиваются у входа шеренгой (именно шеренгой, это не преувеличение), и каждый входящий и уходящий должен пожать им всем по очереди руки и сказать стереотипную фразу для того, чтобы получить такой же стереотипный ответ. А затем – дальше в залах уже ни с кем здороваться не надо, а только стоя жрать всякую снедь (столов нет) и танцевать фокстрот до третьего обморока. И если бы Вы видели, какие ихтиозавры пускаются в пляс, – седые, лысые, паршивые, поганые, а все-таки танцуют. В общем, я скажу, что вся эта манера мне не нравится, и больше на американские балы я не ходок – в черном костюме чувствуешь себя совершенно так же, как после пребывания под проливным дождем в течение получаса. Но посмотреть это зрелище раз было необходимо. Моя супруга пыталась танцевать с Briges’ом [Бриджесом], но, кажется, ничего хорошего из этого не получилось»[491].

Наташу поражало, что многие американки носят брюки. Ей это казалось ужасно безвкусным.