Эта прекрасная тайна

– Занятно, – пробормотал Бовуар. – Кажется, я понял, что означает одно слово. По-моему, здесь… – он ткнул пальцем в латинский текст, и Гамаш наклонился над пергаментом, – написано «задница».

– Merci. – Гамаш забрал у него пергамент, вложил в книгу и закрыл ее. – Настоящее озарение.

– Послушайте, patron, если у вас целый монастырь монахов, а вы ищете озарения у меня, то вы получаете то, чего заслуживаете.

Гамаш рассмеялся:

– C’est vrai[41]. Что ж, пойду-ка я разыщу настоятеля и спрошу, существует ли план монастыря.

– А мне нужно поговорить с солистом – братом Антуаном.

– С тем, который бросил вызов настоятелю?

– С тем самым, – подтвердил Бовуар. – Вероятно, он один из сторонников приора… Что такое?

Гамаш замер, прислушиваясь. Монастырь, в котором всегда царила тишина, казалось, затаил дыхание.

И вздохнул с первыми звуками песнопения.

– Что, опять? – недовольно пробормотал Бовуар. – Вроде бы только что уже пели. Честно говоря, они хуже наркоманов.

Вверх, вниз. Поклониться. Встать, сесть.

Служба после завтрака, называемая службой первого часа, все никак не могла закончиться. Но теперь Бовуар обнаружил, что ему не так скучно. Наверное, сказал он себе, это оттого, что он познакомился с некоторыми участниками хора. Он начал слушать внимательнее. Видел для себя в монашеском пении не просто впустую потраченное время между допросами и сбором улик.

Сама молитва стала уликой.

Григорианские песнопения. Все подозреваемые выстроились в два ряда лицом друг к другу.

Очевидны ли признаки разлада? Сумеет ли он разглядеть их теперь, когда знает об этом? Бовуар поймал себя на том, что заворожен ритуалом. И монахами.

– Служба первого часа стала последней для приора, – прошептал Гамаш, когда они поклонились и выпрямились; Бовуар обратил внимание, что правая рука шефа не дрожит – тремора нет. – Его убили вчера почти сразу же по ее окончании.

– Мы пока так и не знаем точно, куда он пошел после службы, – прошептал Бовуар, когда они присели на скамью, готовые тут же встать.

Он уже понял, что это такой прикол. Не прошло и нескольких секунд, как им снова пришлось подняться на ноги.

– Верно. Когда они закончат, нам нужно будет проследить, кто из них куда пойдет.

Старший инспектор не сводил глаз с монахов. По мере того как продолжалась молитва первого часа, солнце поднималось все выше и все больше света попадало внутрь через окна центральной башни. Солнечные лучи били в старинное стекло и преломлялись. Распадались на составляющие. На все известные в природе цвета. А те ложились на алтарь, освещали монахов и их музыку. Возникало впечатление, что звуки и веселые лучи смешиваются, сливаются в одно. Исполняют совместный номер в алтаре.

Большинство впечатлений Гамаша о церкви носило довольно мрачный характер, а потому он искал и обрел своего Бога в другом месте.

Но сейчас что-то изменилось. Он чувствовал радость. И не случайно. Гамаш на мгновение отвел глаза от монахов, посмотрел в потолок. Балки и контрфорсы. И окна. Архитектор, построивший Сен-Жильбер-антр-ле-Лу, намеренно создал эту церковь как сосуд для света и звука.

Идеальная акустика сочеталась с игривым светом.

Гамаш опустил взгляд. Голоса монахов казались еще прекраснее, чем вчера. Теперь в них слышалась скорбь, но еще и живость в звуках, приподнятость. Песнопения звучали одновременно торжественно и радостно. Приземленно и окрыленно.

И Гамаш снова подумал о страничке со старинными невмами, которую он для вящей сохранности засунул в книжку медитаций. Невмы временами казались ему крыльями в полете. Не хотел ли композитор, написавший древние песнопения, передать именно такую мысль? Что его музыка не принадлежит земле?

Бовуар, конечно, попал в цель. Музыка одновременно трогала и возвышала Гамаша. Ему хотелось потеряться в этих мягких, успокаивающих голосах, которые так хорошо сочетались один с другим. Призывали оставить все заботы, отбросить тяжелые мысли. Забыть, для чего он приехал сюда.

Музыка звучала заразительно и коварно.

Гамаш улыбнулся, понимая, что нелепо обвинять в чем-то музыку. Если он забудется, расслабится, то вина будет лежать только на нем самом. Не на монахах. Не на музыке.

Старший инспектор удвоил усилия и в очередной раз осмотрел ряды монахов. Это отчасти напоминало игру.

«Найди главного».

Теперь, когда приора больше не было, кто взял на себя руководство знаменитым хором? А ведь кому-то определенно пришлось это сделать. Как он и сказал Бовуару, ни один хор не управляет сам собой. Кто-то из монахов выполнял эту обязанность, применяя движения столь незаметные, что их не видел даже опытный следователь.

Когда служба первого часа закончилась, старший инспектор и Бовуар встали у своей скамьи, наблюдая за монахами.

Бовуар подумал, что в бильярде бывает нечто похожее во время разбивки. Шары разлетаются в разные стороны. Именно так это и выглядело. Монахи шли кто куда – каждый по своим делам. Все врассыпную, хотя от стен и не отскакивали.

Бовуар собрался было отпустить какое-то саркастическое замечание, но передумал, увидев лицо шефа, строгое, задумчивое.