Эта прекрасная тайна

– Если уж вы переписываете одни и те же песнопения, то разве не проще переписывать у других? – спросил старший инспектор, думая о том, что сказал настоятель, прежде чем отбыть в свою благодать.

– Предлагаете мошенничать? Вы живете в ином мире.

– Я просто спросил, – улыбнулся Гамаш. – Не высказывая никаких предложений.

– Наверное, можно и так, но тогда это не тяжкий труд. Суть не в том, чтобы переписать песнопения, а в том, чтобы заучить их, жить внутри музыки, слышать голос Господа в каждой ноте, каждом слове, каждом дыхании. Любой, кто выбрал бы короткий путь, не смог бы посвятить свою жизнь григорианским песнопениям и провести годы жизни здесь, в Сен-Жильбере.

– Кому-нибудь удавалось переписать всю Книгу песнопений?

– Насколько я знаю, всего нескольким монахам. Но не при моей жизни.

– А что происходит с тетрадями после их смерти?

– Их сжигают на специальной церемонии.

– Вы сжигаете книги? – поразился Гамаш.

– Сжигаем. Тибетские монахи долгие годы создают замысловатые художественные творения на песке, а когда заканчивают, тут же их уничтожают. Суть в том, чтобы не прикипать душой к предметам. Божественный дар – музыка, а не рабочая тетрадь.

– Наверное, это мучительно.

– Да. Но вера нередко мучительна. И нередко радостна. Две половинки целого.

– Значит, вы не считаете, что текст на пергаменте приора так стар? – Гамаш снова посмотрел на пожелтевший лист, лежащий поверх плана монастыря.

– Не считаю.

– Что еще вы можете сказать?

– Очевидна разница между песнопениями – именно поэтому я и показал вам мою рабочую тетрадь.

Настоятель положил желтый лист в свою тетрадь, закрыв им страницу с современной нотацией. Два песнопения с невмами оказались рядом. Старший инспектор принялся сравнивать их. Почти минуту он просидел молча, рассматривая листы. Переводя взгляд с одного на другой. Изучая слова и значки, заполнившие страницы.

Потом его взгляд замер на одной странице. Спустя какое-то время он переместился на другую.

Когда Гамаш оторвал глаза от тетради, в них сверкала искорка открытия, и настоятель улыбнулся, как мог бы улыбнуться сообразительному молодому послушнику.

– Тут разные невмы, – сказал Гамаш. – Нет, они не разные. Но на листке, который мы нашли на теле приора, их больше. Гораздо больше. Теперь, когда я имею возможность сравнить их, мне это очевидно. В вашей тетради, скопированной с оригинала, на каждую строчку всего несколько невм. А листок приора пестрит ими.

– Вот именно.

– И что из этого следует?

– Опять же я не могу сказать наверняка. – Настоятель склонился к желтому листку. – Невмы служат только одной цели, старший инспектор. Они задают направление. Вверх-вниз, быстро-медленно. Они – знаки, сигналы. Как руки дирижера. Я думаю, тот, кто это написал, предполагал, что оно будет исполняться несколькими голосами, которые следуют разным указаниям. Это не одноголосие. Это сложное, многослойное пение. И еще оно довольно быстрое, в энергичном темпе. И… – Настоятель помедлил.

– Да?

– Я уже говорил, что на самом деле я не специалист. Специалистом был Матье, но его больше нет. И мне кажется, дополнительные невмы подразумевают инструментальное сопровождение. Вероятно, одна из строк невм предназначена для музыкального инструмента.

– И это отличалось бы от григорианского песнопения?

– Преобразило бы его. Превратило бы в нечто такое, чего прежде никто не слышал.

Гамаш уставился на желтый листок.

Странно, что монахи, которых никто не видел, владеют чем-то, чего никто не слышал.

И один из них, приор, найден мертвым, свернувшимся в позе эмбриона. Как мать, защищающая нерожденное дитя. Или солдат, защищающий собой братьев по оружию от взрыва гранаты.

Гамашу хотелось знать, что перед ним – Божественное или сатанинское?

– А у вас есть какой-нибудь музыкальный инструмент?

– Есть пианино.

– Пианино? Вы собирались его съесть? Или носить?

Отец Филипп рассмеялся:

– Его привез один из монахов несколько лет назад, и нам не хватило духу отправить его обратно. – Он улыбнулся. – Мы преданы григорианским песнопениям, они – наша страсть, но, вообще-то, мы любим любую церковную музыку. Многие из наших братьев великолепные музыканты. У нас есть блок-флейты и скрипки. Или их называют фиддлы? Никогда не мог понять, в чем разница.

– Одна поет, другая танцует, – сказал Гамаш.

Настоятель посмотрел на него с интересом:

– Какое занятное определение.

– Так мне объяснил один коллега. Я многому у него научился.

– Он не хотел бы стать монахом?

– К сожалению, для него это уже поздно.

И опять отец Филипп правильно истолковал выражение лица Гамаша и не стал развивать тему.

Гамаш взял листок:

– Ксерокса у вас, вероятно, нет?

– Нет. Но у нас есть двадцать три монаха.

Гамаш улыбнулся и протянул лист настоятелю:

– Нельзя ли его скопировать? Если вы сделаете читаемую копию, то очень меня выручите – я перестану таскать с собой оригинал. И может быть, вам удастся переложить невмы в ноты, как думаете?

– Мы попытаемся.

Отец Филипп позвал секретаря и объяснил ему, что требуется.

– Переложить на ноты? – спросил Симон с угрюмым видом.

Монастырский ослик Иа-Иа.