Эта разная медицина

Работа в больнице шла, как хорошо заведенные часы. Врачи знали друг друга, элементарных лекарств хватало, а других – почему-то и не нужно было, серьезных жалоб от наших терпеливых и благодарных за помощь больных не было. Так пошло и у меня. Хирургия по объему работы не выходила за рамки уже известной мне по Калуге. Наибольшие трудности и опасности возникали у акушера. Роды, как я сразу же увидел, требуют ежеминутного внимания и определенных безотлагательных действий: преждевременное отхождение вод, вставление головки, предлежание плаценты, неправильное положение плода. Все эти частые осложнения требовали немедленного вмешательства, и я, насколько мог, помогал нашей, такой же молодой, как я, докторше-гинекологу. А она постоянно ассистировала мне на операциях. Мы с ней сделали несколько кесаревых сечений под местной анестезией (боялись отрицательного влияния эфирного наркоза на ребенка). Позже я, с помощью приезжавшего из Калуги доктора Конева, выполнил дважды резекцию желудка. Словом, все шло нормально. Я часто выезжал в участковые больницы, видел воочию, что такое медицина в деревне, и дерзну сказать, что если она сейчас такая же, как и много лет назад, то не всё потеряно. Конечно, были и серьезные неприятности. В одной из участковых больниц, в селе Мокром (не в том ли самом, что у Достоевского в «Братьях Карамазовых»?) врач во время выскабливания матки (маточное кровотечение после криминального аборта) увидел в удаленном материале какую-то непонятную ткань и позвонил мне. Мы с моим главным врачом, взяв ампулу крови, на мотоцикле полетели туда, и я увидел ткань в форме полой трубки длиной примерно 5–6 см. Это мог быть либо аппендикс, либо фаллопиева труба. Женщина не ощущала никаких болей, не было кровотечения или признаков перитонита. Но мы уговорили её на операцию и при лапаротомии увидели, что во время подпольного аборта матка была перфорирована – оторвана маточная труба. Я ушил отверстие в матке и все кончилось благополучно. На наши настойчивые требования назвать преступника, делавшего ей аборт, больная ни за что не отвечала. Подобные случаи бывали и в дальнейшем. Местный доктор и его жена (тоже врач) благодарили за быструю помощь, на славу угощали нас какой-то совершенно особенной водкой, настоенной на орехах, и каким-то вкуснейшим испанским луком, который доктор выращивал у себя на огороде. Он был настоящим агрономом.

Если этот эпизод закончился, к счастью, благополучно, то позже, уже в моей больнице, такой подпольный аборт привел к смерти молодой женщины от сепсиса. Она поступила в тяжелейшем состоянии, ничего не говорила, но было ясно, что у неё общее заражение крови после аборта (ну как тут не вспомнить историю Натальи, жены Григория Мелехова из «Тихого Дона»?). И я, и прокурор, пытались выявить «бабку», делавшую такие аборты, но безрезультатно. Это было просто бедствие: время от времени кто-то из молодых медсестер или санитарок отпрашивался по домашним обстоятельствам на 2–3 дня, и все знали зачем, но никто так и не смог назвать преступников. Несчастные женщины свято хранили тайну – был страшный закон об абортах, очень страшный. За все время моей работы в Бетлице в больнице было два смертных случая. Один – только что описан, а второй… Девочка тринадцати лет, которую привезли из самой дальней деревни, где не было фельдшерского пункта, через 10 дней после появления болей в животе. Её лечили грелками и заговорами какой-то местной целительницы. Девочка была почти в агонии, лицо землистого цвета, впавшие глаза – по типу маски Гиппократа, нитевидный пульс, частое поверхностное дыхание, серый налет на языке. Живот вздут, на пальпацию болью не реагирует, симптомов раздражения брюшины нет (уже нет). Картина разлитого запущенного перитонита. При лапаротомии выявлен свободно лежащий в брюшной полости аппендикс, расплавившийся в гное, большая перфорация купола слепой кишки, каловый перитонит. Ну, что было делать? Промыл брюшную полость, ограничил по возможности место перфорации тампонами с мазью Вишневского. Но это не спасло – девочка умерла в тот же день.