Эта сильная слабая женщина

Она не хотела уходить. Ухарский настаивал. На установке плохой контакт, паршивые шины, это же и ребенку ясно! Пока снимем, пока потащим на механический участок, зачистим, снова поставим — пройдет день. Честное слово, идите, отдыхайте… Или в музей. Должен же здесь быть какой-нибудь музей с берцовой костью мамонта, татаро-монгольской стрелой и рисунка местного вундеркинда?..

Оборудование в центральной заводской лаборатории почти не отличалось от того, какое было в ее лаборатории. Тот же «Неофот», над которым здесь тряслись точно так же, как Любовь Ивановна тряслась над своим. Те же шлифовальные «Нерисы», тот же «Роквелл» и копер, и — самое забавное! — одна из лаборанток удивительно походила на Зою.

Трубы, которые прошли термообработку, разрезали на механическом участке, и лаборантки целый день готовили шлифы. Ухарский заметно нервничал, и Любовь Ивановна понимала его состояние. Он не умел ждать. А приходилось ждать, пока она проведет всю металлографию.

Старый знакомый — маленький и говорливый Седякин — сказал ей, что, конечно, мы вам вполне доверяем, но… Любовь Ивановна улыбнулась. Он хотел, чтобы ее контролировали заводские металловеды. Так ему, разумеется, спокойней, ну и еще для верности…

Все, все было привычным. Когда Любовь Ивановна села на высокую и вертящуюся, будто принесенную сюда из бара табуретку и положила на предметный столик «Неофота» первый шлиф, ей подумалось, что для  э т о г о  не стоило бы выезжать из Стрелецкого. Включила ток, нагнулась — и вот она перед глазами, выжженная зноем инопланетная пустыня! Пожалуй, каким-то чутьем, обостренным долгими часами ожидания, она сразу определила: есть! Зерно было мелким, и она жадно вглядывалась в это мощное сцепление частиц с тем торжеством и завороженностью, какое, наверно, бывает у художника, наконец-то закончившего картину.

— Ну что  т а м? — спросил сзади Ухарский. В металлографии он был не силен, а Любовь Ивановна забыла, что он стоит за ее спиной.

— Надо просчитать, — сказала она. — И потом взять шлифы с разных участков труб. Это еще сорок или пятьдесят шлифов. Вы слишком нетерпеливы, Феликс.

— А с вами вообще можно сойти с ума, — неожиданно грубо ответил Ухарский.

Потом он извинился за эту грубость.

Но Любовь Ивановна оказалась права: здесь тоже, как в институте, на их установке, нагрев получался неравномерным и зерно нивелировалось, вырастало. Или это происходило еще оттого, что у установки до спреера труба шла секунд тридцать — слишком долго… Ухарский вел переговоры с главным инженером, доказывал, что надо перенести, передвинуть спреер, однако здесь дрогнул даже Маскатов. Представляет ли себе товарищ Ухарский, что значит «передвинуть спреер»?

— Давайте по одежке протягивать ножки, — сказал он. — У вас же почти  п о л у ч и л о с ь!

— То есть вести дальнейшие исследования, учитывая только ваши производственные возможности?

— Это уже не наука! — бросил Ухарский. — Мы сами себе закрываем дорогу. Через пять или шесть лет стране понадобятся такие трубные стали, о которых мы сегодня даже не думаем, а должны думать! Иначе опять будем спешить, наверстывать, — это не дело!

Он снова горячился, но Любовь Ивановна подумала: а ведь Ухарский прав. То, что сейчас предлагал Маскатов, было всего-навсего требованием производственника, волей трудных обстоятельств не желающего — или, скорее, не могущего — поглядеть дальше своего годового плана. И при всем этом Маскатов тоже был прав, вот в чем заключалась вся нелепость!

Любовь Ивановна встала. Час был уже поздний, она чувствовала, как устала за эти нервные дни. Сейчас хорошо принять душ, лечь и проспать до утра.

— Хорошо, — сказала Любовь Ивановна. — Я доложу нашему начальству, что вы предлагаете чисто заводской вариант. Тогда все проще. Заключим договор на содружество, выполним тему, закроем, получим почетные грамоты, а потом что?..