Эта сильная слабая женщина

Женщина шла через тишину, постукивая каблучками, а все, кто был здесь — человек семьдесят или восемьдесят, — со спокойным любопытством глядели на нее одну. Любови Ивановне стало жутко от одной мысли, что должна сейчас испытывать эта женщина. На какую-то секунду она повернула голову, мелькнул ее профиль — Туфлина! До выхода было еще далеко, и Любовь Ивановна подумала: да иди же ты скорее! Но каблучки стучали размеренно и твердо; люди расступались, открывая ей дорогу; на середине вестибюля Туфлина остановилась и громко сказала:

— Феликс, проводите меня, нам надо поговорить.

Только сейчас Любовь Ивановна увидела Ухарского, стоявшего в стороне с какими-то парнями. И когда Туфлина позвала его, показалось, что тишина стала оглушительной, плотной, такой, что ее можно потрогать руками.

— Извините, но мы сейчас уезжаем, — сказал Ухарский.

Быстро, почти бегом Туфлина пошла к выходу, и уже не было тишины, — а Любовь Ивановна чувствовала, как у нее по спине, между лопаток бегут мурашки…

— За мужниной получкой приходила, наверно, — равнодушно сказал кто-то неподалеку.

Часа через три работу пришлось прекратить. Хлынул ливень, и все спрятались в автобусах, проклиная погоду, раскисшие поля и совхозное начальство, которому прополка понадобилась именно сейчас — для отчета перед вышестоящими организациями… Автономов ушел ругаться с директором совхоза. Действительно, черт знает что — отрываем от дел почти сотню человек, научных работников, а здесь не могут организовать хотя бы горячий чай! Впрочем, мужчины ехидно посмеивались и перемигивались: чай — это, конечно, хорошо… Любовь Ивановна сказала Ангелине:

— Терпеть этого не могу. Я должна выйти…

— Куда ты пойдешь? Соображаешь — ливень и на ногах по пуду грязи.

— Вон какой-то навес. Я действительно не могу. Ты не понимаешь…

Ангелина нехотя пошла за ней. В автобусе все-таки было тепло и сухо.

Они дошли до навеса. Здесь были сложены ящики, и Любовь Ивановна сразу же села, словно обессилев по дороге от автобуса.

— Не могу смотреть, как пьют, не могу слышать, — мне кричать хочется!.. Убила бы всех, кто пьет. Понимаешь, первый раз в жизни ненавижу… Ты говоришь — болезнь, а я этого не принимаю. Болезнь не зависит от человека, а  э т о  зависит. Господи, неужели же ничего нельзя придумать, чтоб люди не пили? Вон, слышишь — поют… Это в них вино поет, а в институте они почему-то даже радио выключают…

— Угомонись, — сказала Ангелина, закуривая. — Что ты изменишь? Только себя на части рвешь. Договорились же — едем к врачу. Ты мне лучше скажи, как у тебя с  н и м? Если не секрет, конечно… Он что, к тебе теперь совсем не заходит?

— Да, — сказала Любовь Ивановна. Ей не хотелось говорить с Ангелиной на эту тему. Кому какое дело до их отношений?

— Что же, все кончено, так я понимаю? — тихо спросила Ангелина. — Как у молодых? Поматросил и бросил? Не хочешь — не отвечай, но я-то не дура, я-то вижу…

— Что ты видишь? Просто ему неприятно бывать у меня, вот и все. Это можно понять… Уж если даже меня домой ноги не несут…

— А ты? Ты у него бываешь? — Любовь Ивановна промолчала. За все лето она была у Дружинина три или четыре раза. Но зачем говорить об этом Ангелине? Та недобро усмехнулась: — Ясно, подружка! Значит, можно понять, говоришь? А я вот не желаю понимать! Ты поменяйся с ним местами. Если бы с его дочкой приключилась какая-нибудь беда, ты что, сказала бы «Привет»? А?

— У него нет дочки.

— Ты не виляй со мной. Я тебе не чужая, у меня тоже душа стонет, как на тебя погляжу… Так вот, хоть прокляни меня, хоть в морду плюнь, а он все-таки сволочь, твой Дружинин!

— Перестань! — резко повернулась к ней Любовь Ивановна.

Ангелина бросила окурок. Она словно не расслышала этого слова — почти окрика.

— Сволочь, — повторила она. — Я не хотела тебе говорить… Ты была в командировке — помнишь, два месяца назад?.. Я зашла к Чижегову, к нашему зубному, Зойкиному отцу…

— Перестань! — уже крикнула Любовь Ивановна. — Я знаю, что он был там.

Она не знала. Просто не хотела ничего слышать дальше. Не хотела — и не верила Ангелине, ни одному ее слову. Но остановить ее было уже невозможно.

— Не ори на меня, — сказала Ангелина. — Где сейчас твоя Зойка? Думаешь, в Гагры укатила спинку коптить да твои платья показывать? Дома сидит и нос на улицу не высовывает, вот она где! А почему? Ладно! Если ты святая дура, и оставайся такой, если нравится. А я уже не могу тебя жалеть. У меня на тебя уже злости не хватает.

— Если можешь, уйди, пожалуйста, — попросила ее Любовь Ивановна.

Ангелина, словно и ждала только этого, встала и ушла, нахлобучивая на голову капюшон.

…Все это ерунда, что она наговорила, она просто стала злой бабой. Ничего этого не может быть… Когда я в последний раз была у Андрея… Не надо было говорить, что я бывала у него дома, какое ей до этого дело!.. Он сказал, что нам нужно время, а я сказала, что это ему надо время… Господи, конечно, такие повороты не для него, но разве я виновата перед ним, что с Кириллом случилось такое и я должна была привезти его сюда?