Эта сильная слабая женщина

Обложку «Смены», заделанную под плексиглас, он перенес из машины в комнату и повесил в ногах, на спинку кровати. Ложишься — и смотришь, просыпаешься — она же, Нина. Ребята посмеивались — икону повесил! А у самих в кабинах были налеплены Брижит Бардо, или Софи Лорен, или наши артистки, вырезанные из «Экрана». Молчали бы лучше! До Софи Лорен или той же Аллы Пугачевой тысячи километров, а здесь — рукой подать, всего 800 километров…

Так вот, когда улеглась пурга, Валька пришел в Дом культуры. Он неспешно разделся и с удовольствием оглядел себя в зеркало. Новый костюм еще не осел по фигуре, но это неважно. Белая нейлоновая рубашка, и галстук в искорку, и чешские носки, и югославские ботинки — все тоже новенькое, хотя в ботинках ноги замерзли, и он с трудом шевелил пальцами. Как-никак, а на улице тридцать с лишним мороза. Впрочем, девчонкам хуже — вон две в легких платьицах пудрят красные носы, а ноги у них в чулочках, у бедняг, все равно что голые. Умри, но фасон держи! Что-то уже очень долго он глядел на их ноги, девчонки смутились и побежали наверх, в зал, постукивая каблучками, словно копытцами. А он вдруг почувствовал удивительную нежность к этим девчонкам, которым мороз — не мороз, а дай поплясать, потому что, черт возьми, лет им всего ничего и вся жизнь еще впереди. Цуцики замороженные! Эскимо в капроновых чулочках!

Он отыскал их в зале. Девчонки уже танцевали с какими-то моряками и обменивались друг с дружкой взглядами: «Как у тебя?» — «Сама видишь». — «И у тебя вроде ничего парень», — вот как он понял их немой разговор.

Валька пошел в буфет. Черта ли ему в этих танцах? Он посидит в буфете, а потом начнется концерт. У него билет в первом ряду партера.

На концерт Валька не пошел. Когда раздался звонок и все, кто был в буфете, повалили в зал, оставив недопитое пиво и недоеденные бутерброды, Валька остался. Буфетчица Галина улыбалась ему. Конечно, она всем улыбалась, уж так положено, но всех интересовал концерт, а вот Валька остался. Он подумал, что Галина улыбается как раз для того, чтобы кто-нибудь остался, потому что тошно сидеть одной, когда все слушают «Я помню чудное мгновенье…».

Он остался еще и потому, что вдруг его потянуло к этой Гале, и он, стесняясь, исподтишка разглядывал ее. Челка светлых волос, густо накрашенные губы и родинка на шее, сбоку. Ничего девчонка! Правда, лет ей, должно быть, под тридцать, но так-то сказать, какая разница? Ему все говорят, что он выглядит старше своих лет.

Он рассказал ей о ланке — о той удивительной истории, которая произошла в лесу, и Галя ахала, изумлялась, качала головой, поправляла наколку и изредка взглядывала на себя в зеркальце. Когда он предложил ей пиво, она отказалась:

— Лучше потом. Возьмем с собой и выпьем, ладно?

Валька почувствовал, как у него затряслись руки. Он-то знал и она тоже знала, что будет потом. И странная вещь! Когда в антракте народ повалил в буфет и Галя кому-то улыбалась, он сидел за своим столиком, чуть снисходительно поглядывая на всех этих мужчин, потому что знал, что Галя улыбается им совсем не так, как ему. Время от времени они встречались глазами, и Валька понимал, что хотела сказать ему Галя. «Подожди немного, — хотела сказать она. — Ведь у нас с тобой есть  п о т о м…»

5

Конечно, он был просто неприкаянным парнем, и ему очень хотелось, чтобы жизнь была как жизнь. Он имел на это право. Галя нравилась ему. Она была ласковой, и он вбирал в себя ее ласковость с жадностью, которая удивляла, радовала и в то же время пугала женщину. В рейсе он скучал без Галины, потом понял, что влюбился, и ревниво думал, что она делает, пока он в рейсе.

Между тем времена наступили трудные. В одну ночь трассу занесло, бульдозеры надрывались, выворачивая к обочинам пласты снега арктической белизны. Потом морозы подогнали к пятидесяти. Резина крошилась. Одного шофера, попавшего в пургу, едва живого доставили в больницу, и, как ни крутились, ни мудрили врачи, пришлось ампутировать парню ноги. Валька струхнул, узнав об этом. Он уже знал, как выглядит приближение смерти. Еще там, в армии, он повел танк через реку и застрял на дне. Наверху была многометровая толща воды, а танк стоял на дне, и мотор не тянул. Но чудеса существуют; Валька все-таки вывел машину, и, когда танк выполз на берег, Валька потерял сознание. Потом, на разборе, отмечали его хладнокровие и умение, а он не верил ни в то, ни в другое — просто чудо…

Попадать еще в какие-нибудь переплеты ему не хотелось. Он не мог забыть то липкое, холодное ощущение ужаса, когда перестаешь быть человеком и становишься мешком, набитым костями и ливером. Шоферы, сукины дети, в эти дни, как назло, вспоминали всякие истории из давнего и недавнего прошлого, и, послушать их, выходило, что рано или поздно, как ни газуй, все равно тебя на дороге догонит курносая.