Эта сладкая голая сволочь

Догадка была настолько чудовищной, что мозг отказывался не только ее осмыслить, но и сформулировать.

В голове ослепительными вспышками чередовались и громоздились друг на друга образы – вот на нее, сидящую на плечах отца, снизу вверх устремлен смеющийся взгляд молодого мужчины, его протянутая к ее лицу рука, дернувшая ее за нос. Короткий, такой знакомый теперь смешок, мешающийся с раскатами смеха отца. Потом, намного позже, лицо с фотографии из стола Пирогова. Лицо было не то, которое она знала, зато глаза те же – светлые, насмешливые и отважные. И комментарии Пирогова – оборотень, предавший своего друга и учителя и погубивший ее семью. Иуда. Нет, не Иуда, а человек, сумевший обмануть систему, его породившую. Этот образ вполне накладывался на образ и суть сладкой голой сволочи, заворожившей ее...

Что стоило ему, профессионалу, меняющему маски, обмануть такую дуру, как она. Тщательно выстроенная стратегия СГС по увиливанию от вопросов о его прошлом. Категорическое нежелание обсуждать политические события вообще и происходившее в России в частности. Его странная, иногда неадекватная реакция на самые невинные замечания. Отсутствие друзей. Подчеркнутое нежелание общаться с русскими, странное для человека с русскими корнями. И главное, реакция на имя отца.

Конечно, он, друг дома, наверняка знал домашнее имя отца – Додик, – которым первой начала называть его Сонечка.

Она говорила:

– Совсем ты у нас объевреился. – И добавляла: – В нынешних условиях неплохо иметь в доме хотя бы одного полноценного русского.

Отец отвечал на это, что он гой-ашкенази.

«Нет, не может быть, – тут же говорила себе Нина, – это издержки воображения. Болезненные фантазии. Мозг создает фантомы. Каков мозг, таковы фантомы. На самом деле этот несчастный беглец только в моем мозгу и существует. Прошло бог знает сколько лет. Люди в этой профессии, тем более безумцы, вступившие в борьбу с системой, столько не живут. Если они умудрились сломать, доведя до сумасшествия, моего отца, который готов был служить им до последнего, то уж этого предателя наверняка давно достали. Самолюбие мешает мне признать поражение. Я – пошло брошенная женщина и, защищаясь, не желая признавать очевидное, горожу мистически-шпионские страсти. Просто он испугался – я нечаянно поставила его перед выбором. А он из тех, кто ненавидит, когда решают за него. Предложить предложил, но в ту же секунду и испугался. Это с мужчинами бывает. Да и зачем ему обременять себя обязательствами, он же понял, что я готова существовать рядом с ним в любом качестве и в любом контексте. Я и сама ненавижу страсти-мордасти, близкие к помешательству. Считала, что защищена от этой бабской напасти. А такой осторожный тип, как он, тем более. Сбежал. Не то что меня, кота бросил. Или взял с собой? В отличие от меня? Кот для него не опасен, у него нет прошлого».

Неожиданно вспомнила сон, приснившийся в первую ночь, проведенную в его квартире. Сон странный, яркий и смутный.

Она, крадущаяся с бритвой в его спальню, полоснувшее горло лезвие, черная кровь на белой постели.

Тело врага с лицом отца, которому она только что перерезала горло. Значит, уже в тот момент были подкорковые ассоциации. Подсознание бежит впереди сознания, лезет поперед батьки в пекло.

Все эти огрызки воспоминаний, четких и размытых картинок, невыносимых мыслей взрывались в ее голове зловещим фейерверком. Пришлось напрячь силы, мобилизовать защитные реакции организма, включающиеся в минуты смертельной опасности, чтобы не сойти с ума здесь, сейчас, сидя на пожухлой траве под деревом, куда она отползла, выблевав внутренности.

Пошатываясь, она встала на нетвердые ноги и, прислонившись к дереву, попыталась глубоко подышать. Первая мысль была чисто практическая – она, в ее состоянии, категорически была не готова остаться наедине с собой. Куда угодно, только не домой.

Особого выбора у нее не было. Она достала из сумки телефон и набрала номер Миши. Он оказался дома. Удивившись ее настойчивости и предупредив, что у него не убрано, сказал, что ждет.

Нина с трудом примостилась за столиком на крохотной кухне, загроможденной к тому же коробками, газетами и журналами. В раковину свалена грязная посуда. Миша, неухоженный, как и все вокруг, вытащил из морозильника бутылку водки и поставил ее, мгновенно запотевшую, на стол.

– Вот! – сказал он. – Энзэ, то есть неприкосновенный запас! Со слезой. Сейчас нарежу сыра с колбаской.

– Не надо, – взмолилась Нина. Ее затошнило от одной мысли о еде. – Я водку не пью и колбасу не ем. Поджарь лучше хлеба, я солью посыплю...

– Водку тебе предлагаю не пить, а выпить в качестве лекарства, – сказал Миша, наливая рюмки. – Тебя вон всю колотит. Давай, залпом.

Нину действительно била мелкая дрожь, она даже постукивала зубами.

Поднеся рюмку ко рту и зажмурившись, она опрокинула прозрачную ледяную жидкость в себя.

– Фу, – сказала она, поставив рюмку на стол. – Какая гадость.

– Ничего, – сказал Миша, подсунув ей маринованный огурчик. – Зато сейчас получшает.

И правда, по всему телу разлилось приятное тепло и дрожь прекратилась.