Эта сладкая голая сволочь

И она обещала себе, что расскажет ему все, все, все... То, чего не рассказывала никому. Про свою детскую апокалипсическую катастрофу, которая чуть не сломала ей жизнь. Про тяжесть тупой чугунной тоски, которая накрывала ее черным ужасом в самые непредсказуемые моменты жизни.

Благодаря ему она получила уверенность, что оказалась вне зоны досягаемости воплей своей души, которые отравляли ей существование все эти долгие годы и о которых она никому никогда не смела рассказать, изображая благополучную независимую женщину. Она сбросила наконец ношу, которая тянула ее ко дну. Эта гиря осталась в сверкающих водах венецианских каналов. А вместе с ней – прежняя Нина, которая мешала жить сегодняшней Нине.

Нина купалась в мечтах, как гимназистка в период полового созревания. Она отдавала себе в этом отчет, но решительно не хотела мешать мечтаниям.

Предстояла последняя ночь. Она уже сейчас поеживалась от страсти.

Ночью, в постели, все чувства обострялись до немыслимой степени. У нее было ощущение, что он – ее собственные руки. Говорят, что стыдно возбуждаться от прикосновения собственных рук, однако все это делают.

Каждую ночь происходило состязание между многорукими, многогубыми существами с многокамерными сердцами – одному сердцу этого не выдержать. Абсолютное, тотальное совпадение двух чувственностей. Каждый чувствовал сначала за другого, а потом за себя. Мистическое слияние. Достойное бессмертных богов, а не несчастных двуногих закомплексованных.

И он все время, все время пытался ей что-то сказать. И смотрел, вынимая душу. И предлагал свою.

Когда она призналась ему в любви, он сказал, что ее любовь в подметки не годится его чувству к ней:

– Между моей любовью к тебе и твоей ко мне такая же разница, как между любовью к котам и к пирожкам с кошатиной.

Тем непонятнее происшедшее в самолете на обратном пути.

Он почти предложил ей переехать к нему.

И она почти согласилась.

Тогда он, как настоящий волшебник, у которого в запасе сюрпризы на все случаи жизни, вытащил из кармана пиджака коробочку, на которой червонно золотились магические буквы CD, и протянул ее ей на ладони.

– Кто-то из великих сказал, что любви не существует, существуют только ее доказательства, – сказал он деланно торжественно. – Я считаю, что я еще величее, так как могу тебе предоставить доказательства существующей любви. – И, выдохнув с облегчением, как если бы удалось произнести непроизносимое, вложил коробочку ей в руки.

Там оказалось дивной красоты кольцо с огромным аметистом в форме сердца, обсыпанным бриллиантовой крошкой. Она видела похожие в витринах шикарных ювелирных магазинов на Вандомской площади, но ей и в голову не пришло бы туда зайти.

Нина надела кольцо на безымянный палец правой руки – оно оказалось впору. От избытка чувств она не могла говорить.

– Ну вот и хорошо, – затараторил он нарочито нейтрально, чтобы снять напряженность. – Из аэропорта поедем ко мне. Вещи перевезем позже. Вот Додик обрадуется! Ты же ничего не имеешь против – быть на втором месте, после него? – Он был очень доволен собой и попросил стюардессу принести шампанское. – После некоторых событий в моей жизни я пью только шампанское. Это не алкоголь, это пузырчатый лимонад, символ праздника, – зачем-то оправдывался он. В Венеции он не притронулся к любимому виски – пил только вино.

Нина сказала, что ничего не знает ни про какого Додика. Выяснилось, что Додиком он зовет кота.

– Уменьшительное от Адониса, – уточнил он.

– У тебя что, кот еврей? – поинтересовалась Нина.

– Стопроцентный, – заверил он. – Ты разве не заметила неизбывную тоску в глазах и страшную музыкальность? Он обожает Бетховена и русские частушки. Ты не находишь, что он как две капли воды похож на Эйнштейна и Иегуди Менухина?

– Скорее на Джоконду... Смешно, – сказала Нина. – Моя мама дома иногда называла отца Додиком. Как она говорила, за его чисто еврейское занудство.

СГС подпрыгнул в кресле, будто ужаленный.

– А как на самом деле звали твоего отца? – спросил он странным тоном. Это был первый вопрос о ее близких.

– Дмитрием, – сказала Нина. – Дмитрий Ильич Крымов. – Впервые за долгие годы Нина произнесла имя отца вслух.

С ее любимым что-то случилось. Он схватил ее мертвой хваткой за запястье, опрокинув свой бокал с шампанским, и уставился на нее так, словно увидел перед собой привидение. Он даже потряс головой, чтобы развеять наваждение.

– Ты хочешь сказать, что ты... Крымова? – Все краски сошли с его лица, щеки и лоб стали серыми, а шрам над губой побелел до голубизны.

Он откинулся в кресле, но продолжал сжимать ее руку.

Нина осторожно высвободила руку.

– Что с тобой? – спросила она с тревогой.

– Ничего особенного! Мне срочно нужны памперсы, – рассмеялся он дурацким нервным смехом, которого она никогда не слышала.

«Новая игра», – подумала Нина. Он был охоч до всяких игр. И никогда не предупреждал заранее.

– И ты, может, знаешь, кто я? – спросил он, подтверждая ее подозрение.

– Конечно, знаю, – сказала Нина игриво. – Ты СГС.