Эта страна

В кабинете Василия Ивановича, но без самого Василия Ивановича (как-то он там сейчас, бедный?) Саша почувствовал себя, как в дому у покойника. Всё на своих местах – но четвёртого отпразднуют и сразу затеют ремонт… вот и в приёмной вместо верной секретарши сидит стальная московская барышня, для виду прикинувшаяся оранжерейным цветком…

Фотография со стола, конечно, пропала.

Саша здесь чужой. Биркин здесь чужой. Государю на портрете – и тому нелегко.

Поговорив о сакральных тяготах власти, Биркин сказал:

– Я высоко ценю вашу готовность помогать воскрешённым. Очень хорошо, что вы стараетесь с ними сблизиться. Понять. Принять. Адаптировать. Но надо!.. – Он попытался не произнести слово «обуздывать», и оно осталось только что непроизнесённым. – Надо как-то направлять. Пробудить встречное желание вписаться в общество. Это необходимо. Это, в конце концов, наш долг.

– О да.

«Невыплаченные долги. Неоплатные».

Саша разглядывает Игоря Львовича: приятный человек, культурный. (Так теперь стараются не говорить, скажут: «образованный», «приличный» и даже «светский». Скажут «приличный» – и вроде как всё обозначено, а «культурный» обозначает что? «граждане, будьте культурны, плюйте в урны»? Люди чувствуют, что имеют дело с анахронизмом: с тех пор, как общественное сознание притерпелось к песням о смешении высокого и низкого – причём местом их встречи неизменно оказывался супермаркет, – а слово «культура» перешло в ведение этнографии).

Саша разглядывает Игоря Львовича и видит человека, мало чем отличающегося от людей в его окружении. (С поправкой – да, да, существенной – на московскую прописку.) На госслужбу такой мог прийти из бизнеса (но не из бизнеса 90-х), из науки (с любой административной должности), это человек с грамотной речью, с манерами, из плеяды ещё молодых, бессознательно подражающих бюрократам какой-то далёкой прекрасной эпохи – Александра Третьего, например. Он именно что хочет быть бюрократом, кем-то, кого вычитал из дневников и мемуаров царских сановников, кто его очаровал щегольством хорошего чиновника, могуществом хорошего чиновника… холодным совершенством имперских канцелярий.

– Вам не кажется, Александр Михайлович, что большинство из них так и осталось в плену прежних предрассудков?

«Кажется».

– Смотря о каких предрассудках речь.

– О самых вредных, прекрасно вы меня поняли.

– …

– Я думал, что правых будет больше, – говорит Биркин со вздохом. – Что вообще больше будет людей, которые примут нашу жизнь с радостью… хотя бы не в штыки. А пока радуются только уголовники. Начальник полиции мне такой доклад представил… Я уверен, он ещё не всё сказал.

Игорь Львович этого не знает, Саша этого не знает, но начальник полиции действительно не сказал главного: полиция дала карт-бланш на решение вопроса Сове и его подручным. Наши тюрьмы и зоны и без того переполнены.

Саша (нет, он не забыл те глаза и кепки) выражает сочувствие и напоминает новому мэру о добропорядочных гражданах и их надеждах. Профессор Иван Кириллович Посошков – знаете такого? он в библиотеке на встрече был – ценнейший специалист. Люди из его окружения – безусловные профессионалы. С кем ни столкнись в коридорах отданного под нужды воскрешённых рабочего общежития, это будет учёный, врач, администратор.

Человек, который только и просит, чтобы его привлекли к работе.

– Как вы ошибаетесь, Александр Михайлович, – мрачно сказал Биркин. – Не скажу обо всех, но вот люди, с которыми вы сдружились, работать совсем не желают. Увидели, что им эти пособия до второго пришествия платить будут, и всё.

– Да какие это пособия… Слёзы.

– Тем не менее. Как-то выкручиваются. Общественники. Старые партийцы. Нет, эти работать не станут.

– А вы предлагали?

– Представьте себе, предлагал. И знаете кому? Вот Ивану Кирилловичу Посошкову и предложил. И хотите знать, под каким предлогом он отказался?

«Я хочу знать, от чего именно он отказался».

– Да?

– Он считает морально недопустимым сотрудничество с существующей властью! Я уже ждал, что он начнёт выговаривать в моём лице антинародному режиму! Мы все надеялись получить Россию, которую потеряли, – и что же, прошу прощения, получили? А ведь он даже не большевик, он умеренный социалист. Как тогда большевики должны выглядеть?

– Тогда, наверное, вам нужен дядя Миша. Простите, Михаил Алексеевич. Он у них комендантом.

– Большое спасибо за такое черносотенное знакомство.

– Ну какой же он черносотенец? Бывший кадет. Признал Временное правительство.

– Да? А я вот не далее как вчера разговаривал… и он меня предостерёг…

– С кем, простите, вы разговаривали?

Тут раздался телефонный звонок. Биркин посмотрел на дисплей мобильного, нахмурился, извинился и вышел, а Саша посмотрел ему вслед и подумал, что где-то… как же, прямо здесь, вот в этих интерьерах… он уже такое видел.

Он подошёл к окну, уставился на понурившегося под дождём и ветром Ленина и стал ждать. Но история не повторилась. (Тогда день был тёплый и тихий, а сейчас тусклая дождевая вода заливает Ильичу глаза.)