Эта страна

Лихач никому не признаётся, но всё это время он чувствует себя так, словно не оживал. Он прочёл учебник истории как фантастический роман – появление советского народа, ещё одна война с немцами, уже не империалистическая, великое строительство, победа социализма, полёты в космос. У него не укладывается в голове, как мог советский народ без сопротивления от всего отказаться и куда этот советский народ делся. И куда делись советы? Как сквозь сон, он вспоминает программу партии:

децентрализация и принцип самодеятельности. (И он вспоминает случайную встречу в Орле с учеником Чаянова, и как этот человек, чьё имя забылось, давал ему написанное Чаяновым «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», и они смеялись, читая о крестьянском правительстве России и декрете 1934 года о сносе всех городов с населением свыше двадцати тысяч «как рассадников умственной лени и социальной заразы». Как же его звали?) Ему, члену ПЛСР с 1918 года, уже не кажется, что городами, космосом и большими стройками можно легко пожертвовать. Теперь, когда он знает о войне, он знает, что был неправ, что не следовало ему кричать на митингах «не нужно нам никаких декретов о строительстве государства». (Как бы мы выиграли войну против чужого сильного государства без собственного свое го?) Фон Плау – единственный, кто его поймёт, и они никогда ни о чём сверх необходимого для их секретных планов не говорят.

Они просчитались; ему не нужно ждать утра, чтобы увидеть это. Всё кончится пшиком, Вацлав выставит его предателем или авантюристом. Вацлав, с его холодной гадючьей кровью, вывернет на изнанку любые слова и свидетельства, не даст оправдаться до того, как за ним придут, и даже этот арест, следствие безответственной, наудачу, выходки, не очистит его от подозрений. Может быть, ЦК ждёт, что он пустится в бега. Такой радости он цекистам не доставит.

– Я буду требовать разбирательства, – говорит он.

Брукс, когда понял, что доцент Энгельгардт не собирается его стыдить и жучить, нагло разговорился.

– Ну вы, Энгельгардт, и начудили, – с удовольствием сказал он. – Вот что значит нервы и мировоззренческое отставание. Как ни хоронятся некоторые под маской политически нейтральных, а всегда выдают себя с головой. Потому что маска – она маска и есть.

– Вы тоже, Брукс. Вы тоже.

– Ты это о чём? Я здесь по редакционному заданию.

– Разумно. Ещё неизвестно, как всё обернётся.

– …Ты что-нибудь знаешь? Ну-ка, отойдём в сторонку. Я, Зоркий, извиняюсь, – кинул он запротестовавшему человечку в очочках, – но это не ваш, как они сейчас говорят, уровень. Пошли, Энгельгардт.

Они отошли и сели на свёрнутую палатку. Саша попытался представить, как кто-то собирается жить в этой палатке на площади, прижиматься через все подстилки к земле: асфальт, а поверх асфальта лёд.

– Это моя работа, – сказал Брукс, – понюхать, чем пахнет в сферах. Там бываю, тут. Собираю информацию. Знакомлюсь. Исключительно с информационными донорами. С этой вот целью.

– Брукс, мне всё равно. Если не будете ко мне цепляться.

– Что значит «не цепляться»? Это жизнь. Жизнь к тебе прицепится в любом случае.

«Уже прицепилась».

– И что говорят информационные доноры? Объясняют как-нибудь, что здесь происходит?

– Трудно сказать. – Брукс посмотрел на Сашу с обескураживающей искренностью. – Главное, нет воззвания. Этого я вообще не понимаю, как такие вещи без воззваний делать. Кто такие? Чего хотят? К кому, в конце концов, обращаются?

– Да, верно. Обывателю всё нужно растолковывать.

– Обывателю? Да кого интересуют обыватели? Обыватели ещё ни одной революции не сделали, ни единого переворота. Никого не поддержали в момент, когда требуется. Пустая это трата бумаги – воззвания для таких писать. В газете о новом правительстве прочтут, и хватит с них. Не знаешь, кто это? Вон, на тебя смотрит.

Саша повернул голову и увидел Казарова. «Бандит, хулиган, диверсант», – подумал доцент Энгельгардт.

– Я с ним встречался в Трофимках.

– …Не похож на мужика. Наверное, каратель из альбома.

– Неправда.

– Не наш ты человек, Энгельгардт.

Что было толку защищать доброе имя человека, который действительно мог оказаться карателем в прошлой жизни и вором в этой. Что толку защищать кого бы то ни было перед таким, как Брукс? Только чтобы не промолчать? (Этой ночью, улучив минуту, доцент Энгельгардт схватит Казарова за рукав и прошипит: «Казаров, вам придётся мне всё объяснить». – «Я же сказал, потерпи, – ответит Казаров. – Через два дня заберу и исчезну». – «Ко мне сосед из-за стенки приходил». – «И что сказал?» – «Сказал, что печень у вора вырвет и съест». – «Да, этот может».) Саша, тем не менее, сделал, что мог, а именно: не стал слушать.

– Слушай, а эта девка из библиотеки —

– Марья Петровна.

– Я и говорю. Девка тут зачем крутится?

– Марья Петровна считает, что при развитии истории лучше присутствовать лично.

– Понятно, сведения собирает.

– Не сведения, а свидетельства.