Эта тварь неизвестной природы

Последняя встреча в эту «пятницу»¹ у Фенимора была в «американской стекляшке № 8», совсем близко от дома. Встреча закончилась быстро. Уже в половине шестого он вышел на свежий воздух, сунул полученный пакет за пазуху, запахнул и застегнул «аляску», надвинул шапочку на самые брови и, всё-таки ёжась, пошёл домой. Августовское астраханское солнце било низко вдоль по Арканарской, Фенимору в спину. Он физически ощущал его толчки. Народу в это время вторника на улице не бывало никакого, военные и служащие ещё работали, а домохозяйцы и домохозяйки уже вечеряли. Фенимор свернул в безымянный переулок между балками прачечной и факторией номер 11, где ему пришлось разойтись с патрулём. Несмотря на строгий приказ Пини-Блинчука, в городские патрули не всегда назначали старшими опытных скурмачей — то графики не совпадали, то ещё что. Но сегодня и Фенимору и патрулю повезло — капитан был местный и, видимо, злой, явно выстроенные им «командировочные» лейтенанты с детскими калашами² покосились на по-зимнему одетого преступного типа, в рабочее время шляющегося по городу, как будто так и надо, да ещё без «гаврилки»³ на шее, покосились, дали пройти, и всё. Капитан не глядя козырнул, Фенимор ответил ему чем-то вроде поклона, и продолжил путешествие между пустующими, только что расселёнными общесемейными балками не оборачиваясь, но зная точно, что скурмачи, все трое, смотрят вослед, а капитан объясняет лейтенантам, что к чему уже на конкретном, его, Фенимора, примере. «Идёт себе явный преступник, и пусть себе идёт». Так себе преступник и шёл, и шёл, и скоро переулок вывел его на окраину, пока ещё окраину Беженска. Тут он свернул налево, по направлению на Волгоград и Москву, и к своей новенькой щитовой двухэтажечке, к общежитию своему синенькому, к хому милому свит хому, вышел, так сказать, с огородов. По безопасной дуге миновал угол дома и оказался во дворе, отгороженном от остального мира кустами сирени.

Во дворе сидел за железным столом отец этих кустов, добрый сосед, вечный Мурад Арсенгалиев, голый по пояс, поджарый, золотистый, совершенно сухой и прохладный, сверкая басмаческим оскалом сквозь басмаческую же каракулевую бороду, чистил пулемётные стволы, на столе перед ним было разложено их штук десять. Злой чечен. Он заметил Фенимора сразу, оскал превратился в улыбку, но с небольшим запаздыванием. Что-то было не то.

— Сосед, а? Вай, какой сосед! — сказал Мурад. — Жду тебя, слушай. Рыба свежая нужна, сосед?

— Не ем я рыбу, — сказал Фенимор, сворачивая к нему. Сейчас он опять предложит сесть покурить, но всё равно что-то не так.

— Э-э, просто так посиди, покури, давай, слушай, — сказал Мурад опять. — В доме лишний раз воздух чище будет.

— Не курю я, Мурад, — опять ответил Фенимор, присаживаясь на скамеечку напротив и поправляя пакет за пазухой. Всё равно ему было смешно. Акценты Мурад копировал гениально. И голос у него был баритон, сочный, бархатный, не визгливый. Дурное настроение чувствовалось, но не по адресу соседа, явно. Мурад был необычным горцем, не срывал зло на ком ни попадя.

— Ай, вот так, взял, бросил?! — поразился Мурад. — Вчера курил, сегодня нет?! Зачем бросил, э?

Фенимор засмеялся вслух.

— Басмач, а? Настоящий, а? Абдулла, верно? — спросил Мурад.

Мурад был из солдат-срочников, выживших в Зарнице, но навечно застрявших в карантине Предзонья. Призывался он из Москвы, с четвёртого курса МГУ, куда поступил не по квоте для нацменов, а по делу. До призыва у него уже было несколько реферируемых публикаций по «исследованию взаимовлияния территориальных разновидностей русского языка в советский период». В каких-то безумных иностранных журналах, на языках, с гонорарами. Почему он попал в армию, он не рассказывал. Была какая-то история. Он был женат, у него были дети, две девочки. Жена рвалась к нему, он ей запретил. Виделся с семьёй только на Кордоне несколько раз в год.

— Чай пить будем, Вадик? — спросил Мурад без акцента и посмотрел на Фенимора через очередной ствол, как в подзорную трубу. — У меня торт вафельный есть. Купил в центре.

— Риторический вопрос? — спросил Фенимор.

— Ну конечно, — сказал Мурад, отложил ствол и подпёр бороду тыльной стороной ладони. — По тебе всё видно. Идёшь медитировать и спать.

— Это тебе видно, сосед, — возразил Фенимор. Спрашивать, что случилось, не хотелось.

Мурад вздохнул.

— Ну да, тут глаз нужен пристрелявши… Ну так а чего ты, Вадик, иди. Не надо сидеть со мной из ложно понимаемого соседского чувства. Да и холодно тебе.

— Как можно ложно понять соседское чувство? — спросил Фенимор, встав и поправляя пакет за пазухой.

— Так и можно. Если сосед на самом деле добрый, с ним не надо сидеть, когда тебе не хочется… Слушай, Вадим, я с вами совсем скоро на нормативном русском разучусь разговаривать! — сказал он вдруг. — Как язык у тебя поворачивается это произнести: «как можно ложно»? Чурка ты нерусская, вот ты кто.