Эта тварь неизвестной природы

Мантяй закивал. Все другие поминали попугая из мультфильма.

— Наша с тобой разведка имеет задачей достигнуть района Старой Двойки, Кеша, — продолжал капитан, плюнул на свой окурок и сунул его в карман, взамен достал карту из-под отстёгнутой пазухи химкостюма. — Вот смотри. Мы сейчас вот тут. Через полкилометра будет поворот направо к первой «Десятке». Но газ на нас действует на всех, кроме тебя. Мы все, кроме тебя, всё сейчас видим как в тумане. Это не опасно, потом сразу пройдёт, но пока вот так. Понял?

— Как куриная слепота? У меня у бабушки есть.

— Да, примерно как куриная слепота, — терпеливо сказал Алёшичев. Прикладом выбью ему все зубы, думал он. Солдаты подержат, а я буду прицеливаться и аккуратно бить, не сильно, просто чтобы зубы ему все сломать. А потом, пока сыр да бор, найду этих уродов, кусков Башкалу и Камнева, куплю у них всю гонку, сколько только у них будет, и один её выжру. — Слепота куриная… Так вот, у тебя её нет. У тебя такой как бы организм. Вернёмся, я, пожалуй, подам рапорт об этом. Что ты феномен. Ну что ты крутой, организм у тебя уникальный.

— Я понял, феномен, — сказал Мантяй, разглядывая карту. Посмотрел влево. — А я вижу. Там цеха такие огромные, и вышка круглая, правильно?

Туман там был, куда он пялится. Сплошной туман. Не обычный, как дым, а похожий на комканную бумагу. Сухо было в глотке у капитана Алёшичева. Как там в этой книжке про дьявола? Что-то сосало сердце. Очень точно. Что-то сосёт мне сердце. Но что делать? Пуля в затылок за штабом за неисполнение приказа — это не шутки. Это реальность. И доказывай остервеневшему от повального дезертирства генералу с пистолетом, что незаконно он тебя шлёпнул. В день до тридцати человек в загазованной зоне гибнут, в список потерь тебя внести — только кнопкой авторучки щёлкнуть.

— Надо, Кеша, тебе, в общем, продолжать проводку машины, — сказал Алёшичев. — Тут полкилометра до поворота, а там до точки поставленной задачи четыре километра всего. Боевое задание. Ты как, сдюжишь? Спешить не надо, времени до вечера навалом, ещё и одиннадцати нет. У тебя часов нет?

— Нет.

Алёшичев снял и отдал Мантяю свои часы.

— Тут и компас есть, если что. В общем, рулишь нами. Твоя команда — закон. Если почувствуешь запах не такой, или туман увидишь, или что другое — что угодно, лужу, молнию, снег начнёт от земли так подниматься в воздух — руку вверх, мы стоп, а ты герой. Понимаешь?

— Сделаю, — глухо и торжественно сказал Мантяй. Капитан хлопнул его по плечу.

— Курить не оставляю, запрет в силе. Ну да в боевой обстановке это нормально, верно, Кеша?

— Верно, — глухо сказал Мантяй. — Сделаем, товарищ капитан.

— Анатолий Алексеевич мне говори. Дождись, пока заведёмся, и возобновляй движение. Про гайки не забудь. Кидай метров на десять-пятнадцать и смотри за ней.

Мантяй серьёзно кивнул. Ничего он про эти гайки так и не понимал, но всё равно кивнул. Дело есть дело. Он был преисполнен. С ним разговаривали, на него полагались. Он феномен. Наконец-то разглядели, твари.

Закончив мотивирующий митинг, капитан Алёшичев чуть было не допустил страшную ошибку: он повернулся к строительному воину спиной и даже сделал два шага по направлению к машине, то есть, чуть было не вернулся к ней, чуть было не вернулся назад. Он резко остановился, глубоко вздохнул, подумал и подался к обочине, махнув призывно рукой водиле. «Шестьдесят шестой» шагом тронулся, Алёшичев дождался его, забрался в кабину на ходу. Его так и подмывало сказать: «Чутьбылобляненазад!», но он сдержался. Он подышал из баллона кислородом, постучал пальцем по пульту выносной газосигнализации, приделанному к передней панели, затем включил микрофон и сказал в него: «Химики, замеры делайте непрерывно, не сачковать! Отбой связи».

Спина долбанного, за пять минут выжравшего все нервы рыбинского говнюка покачивалась в десяти шагах впереди в белой мгле. Надо же, тумана он не видит, думал Алёшичев, дыша кислородом. Сейчас об этом некогда, конечно, но это, конечно, очень интересно, если, конечно, не лезть внутрь, в суть, в поле, а сидеть, например, в штабе, как генерал или там Рыжков-плакальщик. Или тот лысый академик. Но какого же размера был этот айсберг? Артур Конан Дойл, сплошной, так точно. И ведь кому-то же надо лезть внутрь, понятное же дело… Но куда делись трупы? Вот вопрос вопросов. Где трупы? Тысячи же, десятки тысяч пропали! Погибли — ладно, бывает, природный катаклизм, но ведь полгорода пропавших, и все, кто был в степи! И где хоть один труп?! Машины брошенные — есть, посты брошенные — есть, целые штабеля брошенных вещей, оружия, — но ни одного трупа. И ни одного выжившего. Только те, кто успел выскочить из города между началом, красными этими кольцами над полигоном и концом, зарницей этой жуткой радужной на всё небо…