Эта тварь неизвестной природы

Коростылёва торкнуло в половине второго ночи ровно: как кот, очнувшись, и сев на постели, он сразу посмотрел на светящиеся часы. Девчонка, спящая рядом, явственно пробормотала: «Из Полинезии черешня, не липецкая…» Она не проснулась, не шевельнулась, лишь пробормотала про Полинезию и глубоко вздохнула. Пол был тёплый; не заботясь о шуме, Коростылёв включил свет на кухне, поставил чайник, насыпал в чашку растворимого кофе Black Jack, сел перед чашкой и принялся ждать звонка. В очередной раз он подумал, что, если бы эта самая «чуйка» не просто, скажем, будила его, а сразу указывала, куда бежать, что делать, то цены бы ей не было, этой чуйке. Можно было, конечно, уже сейчас одеваться и брести, не торопясь, по мартовскому морозцу в управление, именно в этом «брести не торопясь», в форе, чтобы проснуться и представляться подчинённым и начальству всегда бдящим деловым человеком, ценность чуйки и заключалась, и этим же и ограничивалась. В этом, да ещё в её безошибочности. Коростылёв давно перестал надеяться на ошибку. Телефон загремел одновременно с дребезжанием крышки на чайнике. Взяв трубку, Коростылёв слушал сообщение дежурного под аккомпанемент дребезга. Бежал Лис, и что-то случилось в «Двух Трубах».

Кофе остался сухим, крышка осталась дребезжать. Стремительно одеваясь, Коростылёв потряс девчонку за плечо. Истая инопланетянка, она отлично понимала, что такое тревога, сон слетел с неё, как не был. Она была красивая и сочная, пухленькая и тёплая, но имени её Коростылёв так и не вспомнил, а позже и не было причин его вспоминать. Или узнавать. «Деньги на столе, проверь дом, дверь захлопни». Она кивнула.

По мартовскому морозцу он спешил к штабу. Год назад он отказался от квартиры в Енеральском Доме, от которого до штаба было ходьбы на полсигареты, поселился в стандарте на Арканарской, за пять кварталов от центра, то есть, за целую сигарету от работы. Но так он всегда оставался в гуще беженского быта. Поэтому размеры второй части происшествия («что-то случилось в «Двух Трубах») он определил ещё по пути: очень много, нештатно много окон в балках и — ближе к центру — в домах было освещено, и многие загорались, и ни одно не гасло, и на улицах тут и там появлялись полностью проснувшиеся и снаряжённые ходилы. Фонариков никто не жёг, уличное электричество ни разу с нового года не отказывало. Некоторые ходилы с Коростылёвым здоровались. Все они двигались в противоположном направлении, навстречу ему или наискосок ему — к Угловому КПП. Когда он вывернул из-за «Чипка» на центральную площадь (её почти все бедованы по неистребимой инерции называли плацем), вдруг повалил какой-то пьяный, мокрый снег.

У портала штаба стояли на холостом ходу два хаммера и два газика, водители курили кружком. Коростылёв так давно не надевал форму, что утратил рефлекс воинского приветствия; ему, однако, просалютовали в четыре длани аккуратно. В вестибюле было тепло. Он сразу поднялся в кабинет, только махнув дежурному на пульте рукой. Кабинет и, главное, приёмная были дополнительно натоплены. Его адъютант старший лейтенант Фирсова не переносила температур ниже экваториальных. Поэтому Коростылёв чуть не грохнулся, запнувшись об ещё один обогреватель, у кого-то изъятый, и отныне обречённый стоять прямо у порога приёмной. Оспаривать или выражать неудовольствие было бесполезно, он только подвинул смердящий горелым металлом агрегат ногой подальше в угол и поставил в уме очередную метку на карту местности: здесь опасно, ещё шаг вперёд обязателен, и только потом налево, в кабинет.

Фирсова явилась на пост, опередив его на пять минут, но уже успела снять свои меха и шкуры, получить информацию и сделать кофе. С титаном в вестибюле отличная идея, кофе из хвалёных капающих кофеварок Коростылёв не любил, растворимый был лучше в полевых условиях окружающей жизни. Фирсова стояла над ним с папкой, пока он нюхал раскалённую чашку, отпивал, добавлял по своеобычности сахару и размешивал его.

— Марченко и Семёнов? — спросил он.

— Генерал ещё не прибыл, а Семёнов организует облаву.

— Я видел, что облава организуется сейчас на улицах. На нас.

Фирсова хмыкнула.

— Марченко сюда шементом.

Язык до сих пор не поворачивался сказать «ко мне». Субординация.

— Done, — сказала она. — Его будят.

— Лена! — сказал он. — Не сейчас. Не производи на меня впечатления сейчас. По-русски, плиз. Что случилось на нейтралке конкретно?

— Пока предварительно. Лиса возвращали с тренировочного выхода через «Две Трубы». По оговорённому плану, я проверила.

— Это знаю. Вторую неделю уже.

— И пока всё. Они зашли в бар около часу ночи. И там что-то случилось. А Лис официально в бегах по тревожному сигналу с пульта. Он срезал браслет.

— То есть, это одна беда, а не две.

— Судя по всему.

— Всю связь по Лису, милиции, вохре и охране периметра ко мне на стол. Марченко приказываю доставить в любом состоянии. Блинчук ещё не звонил?

— Пока нет.

— Прими его на себя, Лена, как ты умеешь. Не до него сейчас. И пусть не дёргается, заканчивает дела в Москве. К утру всё плохое уже произойдёт.

— Шоколад, — сказала Фирсова, как бедованка.