— А, это у тебя магацитл очередной?
— Когда они уже кончатся, — сказал Фенимор.
— Походу, скоро, — сказал первый. — Ну, добрый путь, магацитл.
Почему-то возникла пауза.
— Чего вы уставились? — спросил Весёлой.
— Ц, бесполезно, — сказал первый и снова опять подвесил руки над сковородкой. Пламя было невиданное, конечно. Как вода под крупным дождём горело, такой формой. Вдруг Весёлой сказал:
— Благодарю.
Третий хмыкнул.
Фенимор провёл Весёлаго слева мимо костра, и вообще свернул налево, под прямым углом к их предыдущему пути. Шли дальше по кривой, неизвестной для Весёлаго, но явно существующей. Наконец дошли до заросли камыша в очень неглубоком ложке, из пацанского полубокса вырастающей на протяжении ложка в панковский гребень. Фенимор остановился, очень решительно. Окончательно на сегодня.
— Лично я пришёл, — сказал он. — Тебе дальше. Стой смирно.
Он буквально несколько секунд повозился за спиной Весёлаго и освобождённые руки вдруг упали по сторонам тела.
— Разминай, растирай. С места не сходи.
Весёлой подчинился. С виду даже запястья не опухли, иголочки с локтей побежали вниз почти сразу. Пальцы левой руки были поцарапаны, и вообще руки были грязные. Фенимор всё время оставался за спиной. Через пять минут Весёлой уже мог хрустеть пальцами.
— Вот этого не делай, будь любезен.
— А то что?
— Да ни что. В общем, Сергей, дело такое. В трёх шагах прямо перед тобой в траве люк. Крышка. Там ящик закопан, сундук. У нас такие называются сундуками для мертвеца. Там возьмёшь один автомат, три магазина к нему. Противогаз возьмёшь один. Возьмёшь одну пустую сумку наплечную, в неё положишь один пищевой рацион. Разберёшься с ним потом, если выход время даст. Возьмёшь два-три мешочка с рисками. То есть с гайками. Обувь у тебя никакая, но тут ничего не поделать. После этого идёшь до конца камышей. Там будет вешка. Железяка такая, на ней катафот. Эту вешку обходишь слева.
— И?
— И начнётся приключение. Подвалы Шао-Линя.
— Возьму автомат и грохну тебя, сука.
— Нет. И назад идти нельзя.
— А если пойду?
— Нет, в смысле, пробовать ты можешь всё, что угодно, пожалуйста. Хоть назад иди, хоть по мне стреляй. Тут полная свобода, такой у тебя никогда не было. Бери, сколько унесёшь. Пользуйся… Так, вот это ещё возьми, положишь в карманчик на крышке сундука.
Весёлой обернулся. В зубах Фенимора был зажат колпачок, Фенимор ввинчивал в него авторучку. Весёлой принял протянутую ему записку. «Взят на меня, Фенимора, утром 5 июля 92 года один нищенский стандарт. Верну до 7-го июля 92». И подпись.
— Нищенский? — спросил Весёлой с горечью.
— При других обстоятельствах я бы даже извинился, — сказал Фенимор, исчезая, как раньше нож, авторучку. Как фокусник, блин. — Дурно отправлять тебя на выход без полного снаряжения. Но по справедливости рассудить, вы же нас мочить ехали, друг Весёлой? А? Так что. Ну…
— Погоди. Посоветуй. Как, что, чего бояться. Что вообще делать мне?!
— Вернись. Больше ничего не могу сказать. Только собью тебе чуйку советом. Реально, это опыт, не грызи меня мурлом. Гайки — перед собой. Слушай, смотри. Не беги, когда не надо. Когда надо — беги. Всё. Вернись. Добрый путь.
— Благодарю, падла, и запомни, я вернусь и найду тебя, и урою, па-арву тебя, скота фраерского на свиные шкурки! Попомнишь меня и мою тачку!
Здоровенный стальной ящик был действительно вкопан в землю в трёх шагах, и в нём действительно было всё то, о чём говорил Фенимор, и ещё много сверх того, прикрытое целлофаном. Например (сверх всего) лежала на целлофане записка. В ней стояло: «Взял много братья вернулся рваный один. Диатез обкаменел на Поросятнике, Малов в лужу напротив Ракеты (вешк. 15-201) провалился. Ништяк бросил на Меже у Пяти Дорог сверху, на девятом шесту, не прятал. Кто возьмёт тот дешевка, кровью помыто. Два «пенсне» целых, жёлтая «77-иваси» и полкило «пляшущих человечков» в сумке от противогаза. Вернусь за ништяком и Маловым через неделю. Взятое восполню до конца месяца. Выходил 2-во июня, через П. Сегодня какое не знаю, ночь. Вроде 4 должно быть. Хомач».
Прочитав записку, Весёлой поискал Фенимора. Того уже давно не было. День клонился к вечеру, тихонько мирно шелестел камыш. Горизонты затягивала дымка, а на предзакатном фоне из дымки вырастали неявно две серые трубы старой городской котельной. На правой красный фонарь горел, а на левой чуть теплился, видимо, его что-то немного заслоняло, и казалось, что великан иронически прищурился.