Этап

Но «завтра» оказалось немного не таким, как все думали. Михаил Петрович вышел, рано поутру, к тому самому магазину, к тем самым рядам. Заиграл, тихонько, вспоминая и перебирая мелодии, прежде, чем понял, что творится что-то неправильное. Что кругом крики, беготня.

Творилось что-то несусветное. Бегали чудища, с волчьей или собачьей, чёрт их поймёт, головой, рвали на части всех, кого могли поймать. На его глазах разорвали милиционера — тот пытался отстреливаться, но пули чудищам были нипочём.

Михаил Петрович поднялся, осознавая, что это тоже бред, но, похоже, в этом бреду его самого сейчас сожрут. Встал, но так и продолжал играть «На сопках Маньчжурии» — раз было остановился, хотелось кинуться на помощь — хотя понимал, что не сдюжит, чудища были страх какими сильными. Остановился… и понял, что чудища, трое или четверо, обернулись и посмотрели на него. Как на еду посмотрели. И… пальцы сами продолжили играть, растягивать и сжимать меха. Чудища уже подбежали к нему, стояли рядом… и не видели человека, похоже.

Одна из давешних бабок сидела, забившись в угол, и крестилась, закрыв глаза. Михаил Петрович осознал, что да, чудища его отчего-то не замечают. Может, из-за музыки. Может, нет. Он подошёл поближе к тому углу, где сидела бабка и приказал:

— Отставить, баба Дуня! Ну-ка, подъём! Идём, идём!

Она не сразу открыла глаза. А потом, когда открыла, тоже обратила внимание, что их с Петровичем никто из чудищ не видит — и не трогает.

— Пока не видят, надо уходить, — пояснил Михаил Петрович. — Где у вас тут укрыться можно?

— В школе есть бомбоубежище, — указала баба Дуня, вцепившись в его локоть. По совести, это сильно мешало играть. — Ох, господи, да что же это!

— Не цепляйся, — посоветовал Петрович. — Идём.

По дороге глазастая баба Дуня увидела других своих товарок — они прятались, кто на подвальных лестницах, кто ещё где, но ясно было — и там найдут. Так и рос его небольшой отряд. Непонятно, на каком расстоянии действовала музыка, но шагов на десять точно. Бабки удивительно быстро взяли себя в руки — может, и в том тоже заслуга музыки, кто знает. А может, дело в том, что все они знали ещё, что такое война. Так или иначе, а они шли, и пара парней, которые включились в «отряд», уже делали вылазки — когда видели кого-нибудь, выбегали, хватали под руки и тащили к остальным.

Когда дошли до школы, с Михаилом Петровичем шло двадцать пять человек, из них семь тех самых вчерашних бабок.

Ключей от бомбоубежища поблизости не оказалось, а вот в школу вошли. Там никого не было — видно, кто мог, те удрали. Петрович и его отряд шли и шли, уже подыскивали комнату с дверями попрочнее, и вдруг из-за угла выбежало чудище.

Всё было бы ничего, если бы одна из девочек не завизжала. Чудище явно понимало, что рядом что-то есть. но отчего-то не видно! Оно пошло прямо к людям, и кто знает, что было бы, если бы наткнулось на них?

Петрович ударил его тростью. У трости был серебряный набалдашник, ударил прямо им. Должно быть, что-то вспомнилось про серебро. Ударил крепко, со всей силы, рискуя сломать трость. Но чудище, неожиданно для всех, рассыпалось в пыль. С первого же попадания.

— Тьфу ты, нечисть, — сплюнул Петрович. — Так, парни. Ищем, где можно закрыться. Нужны железные двери.

В итоге нашли — тир, ключи от него были брошены, видимо, уборщицами.

— Так, бабоньки, — Михаил Петрович обвёл всех взглядом. — Мы с парнями сейчас пойдём, ещё кого-нибудь найдём, кто выжил. Остальным запереться здесь и сидеть тихо! Мы постучим вот так, — изобразил, как. — Ясно?

— Ясно, Петрович, ясно, — отозвалась баба Дуня. — Будем сидеть тихо. Храни вас господь!

…Они спасли ещё сорок человек. Больше уже не получалось, чудищ бегало жуткое количество, становилось всё больше. Хотя музыка и помогала, становилось опасно выходить и входить. Сам Михаил Петрович, вместе с тремя парнями, самому старшему из которых было двадцать, обошли всю школу, на всякий случай. Никого не нашли. Когда стало ясно, что следующая вылазка может заманить в школу десятки этих тварей, приняли решение держать оборону, на рожон не лезть.

То, что Глафира, покойная, как думал Михаил Петрович, жена сидит вместе с другими бабками, он заметил не сразу. Передал командование молодым — среди которых были участники войны — и сел, отдыхать. Не верилось, что всё это происходит, всё равно не верилось. Не разрешает такого диалектический и прочие материализмы.

Она сама подошла к нему.

— Миша?! — она посмотрела ему в глаза, и Михаилу Петровичу стало не по себе — едва сил хватило подняться. — Мишенька, родной… — и заплакала, обняв его. Так и стояли — все остальные притихли — а Глафира никак не могла прийти в себя, и успокоиться.

Что, в общем, неудивительно.

— …Всё время здесь просыпаюсь, — рассказывала Глафира чуть позже. — Точно ведь помню, что померла, что ты лекарство приносил, что за водой пошёл. И вот я тут, и ты здесь! Миша, неужели так бывает?

— Сам не знаю, Глаша, — улыбнулся он. — Выходит, бывает.

Они сидели, говорили, и остальные уже немного успокоились — были уверены, что с чудищами справятся, и придут потом ко всем на помощь.