Этаж-42

— Сволочь!.. Красная сволочь!..

Он и в самом деле испытывал страх и от этого еще больше раздражался. Лицо его налилось кровью: он еще не мог понять, чем это происшествие на шоссе обернется для него в дальнейшем. Ведь он, молодой член национал-социалистской партии, вояка из местного штурмового отряда, право же, не виноват, что произошла такая нелепая авария — ясным солнечным утром, в триумфальный час начала «великой исторической битвы с большевизмом».

А быть может, виноват ты, Алексей Найда, советский парень в серой кепочке, в пиджачке из простой дешевой материи, водитель советской посольской машины? Может, недостаточно проинструктировали тебя в посольстве, не напомнили о том, что ты комсомолец, бескомпромиссная душа, работаешь не в давней добропорядочной Германии подобострастных бюргеров, среди веками устоявшегося «орднунга», аккуратности, уважительности к иностранцам, а в Германии, задымленной пожаром рейхстага, в Германии концлагерей, бесчинств, гестапо и доносчиков?

Найда вез в Берлин ответственного работника советского посольства Антона Васильевича Звагина. Из того, что повидали в пути, было ясно: не сегодня завтра, найдя подходящий предлог, фашисты обрушатся всеми своими бронированными дивизиями на советскую границу, на советские города и села.

В воскресенье, еще до рассвета, Звагин и Найда выехали из Лейпцига по главной берлинской магистрали и сразу же попали в скопление войск, бронированных машин, санитарных автобусов, маршевых колонн; их оглушил рев моторов, писклявые звуки губных гармошек и помпезные, бравурные марши, которые неслись отовсюду: из репродукторов, из военных автомашин, прямо с неба. Вся немецкая земля, казалось, гремела от этих громогласных мелодий, от них содрогались деревья, поля, каменные дома, старинные замки, их горланили молодые солдаты с засунутыми под левый погон пилотками, раскрасневшиеся, беззаботные, нетерпеливые, как мальчишки, которые собрались на невинную воскресную прогулку за город.

— Война! — сказал Звагин, уловив несколько слов из громкоговорителя на одной из узеньких улиц городка, через который они как раз проезжали.

— А может, просто маневры вермахта? — попытался отмести мрачное предположение Алексей.

— Нет, объявлено по всей империи, — отрубил жестким, ледяным голосом Звагин, поглядывая на солдатские мундиры за стеклом автомашины.

«Значит, началось, — подумал Алексей, крепче сжимая баранку. — Вот так, с песнями и музыкой».

Найда знал, что такое война, — две недели он проторчал в лютые морозы, на ледяном ветру перед линией Маннергейма, когда их, только что сформированный полк лыжников-стрелков, бросили на прорыв. Тогда ему, водителю минометной роты, впервые довелось встретиться со смертью. Подвозил снаряды на огневые позиции, попал под артобстрел, задний скат оторвало начисто, и перекосившийся кузов завалился набок так, что ящики с минами съехали в обледенелый сугроб. Страха не было, только мучила мысль о том, что на батарее его ждут с минами, что скоро начнется артподготовка, а он застрял. Но в следующий миг предостерегающе просвистела пуля финского снайпера, и Найда кинулся за ящики со снарядами и притаился там, чувствуя свою беспомощность. Снайпер держал Найду под прицелом несколько часов, пока его самого не сняли наши стрелки, прочесывавшие лес. После на батарее смеялись — мол, финская «кукушка» чуть не подстрелила украинского соловья (у него был неплохой голос). С того дня у Алексея Найды в волосах появилась первая седая прядка.

Финская закончилась быстро. Потом был отпуск в родной Харьков, встреча с матерью в их кирпичном доме возле Сумского базарчика, вкусные утренние пирожки, прогулки по городу, кинофильмы в кинотеатре «Прогресс» и веселые вечера с девушками в скверике, напротив Шевченковского театра. Настоящую войну Алексей себе не представлял и вместе с другими беззаботно и уверенно пел: «Если завтра война, если завтра в поход…» Всем хотелось верить, что война еще далеко, возможно, ее вовсе не будет, а если она и начнется, то закончится, конечно, скорой победой наших войск и полным разгромом врага. Снова и снова в кинотеатрах показывали «Профессора Мамлока», настроение у всех было боевое, задорное. Пусть только начнут — станут пенять сами на себя!»